– Ну, это долго объяснять, – уклонился Егоров.
Видимо, он все-таки обиделся, что Венька его не дослушал в клубе. И Венька это сейчас почувствовал.
– А то, хочешь, идем к нам ночевать, – пригласил он. – Можем постелить тебе тюфяк. Попьешь чаю. – И пошутил: – Облепиховой настойки у нас нет, а чай найдется, даже не с сахарином, а с сахаром…
– Нет, спасибо, – отказался Егоров, – я пойду домой. Утром рано вставать. – Голос у него был невеселый.
На площади Фридриха Энгельса он попрощался с нами и уж совсем невесело сказал:
– Вам хорошо, ребята!
– Чем же нам хорошо? – спросил я.
– Всем хорошо. У вас работа хорошая. Постоянная. Вас никто не тревожит…
Венька засмеялся.
– Вот это ты в точности угадал, что нас никто не тревожит! Может, тебя устроить на нашу работу?
– А что, я бы пошел! – оживился Егоров. – У вас ни перед кем унижаться не надо…
– А ты перед кем унижаешься?
– Ну, это сразу не расскажешь, – опять уклонился Егоров. И показал рукой: – Мне теперь вот прямо под гору. Ох, и скользко там сейчас!
– А то действительно пойдем к нам, – предложил я.
– Нет, ничего, не надо, я доберусь, – пошел через площадь Егоров. И повторил: – Я доберусь…
– Вот что, – крикнул ему Венька. – Если будешь в наших краях, заходи. Мы тут живем недалеко, на Пламя революции, шестнадцать. Обязательно заходи…
– Ладно, то есть спасибо! – уже из темноты откликнулся Егоров.
Ему надо было идти под гору, потом через мост, все время лесом.
А мы пошли по улице Ленина, где горело несколько керосиновых фонарей и рядом с ними висели в проволочных сетках электрические лампочки, которые должны были загореться к Первому мая, когда будет пущена электростанция.
Мы пошли мимо бывшего махоткинского магазина, мимо магазина Юли Мальцевой, как мы мысленно называли его, и с грустью посмотрели на огромный, чуть покрытый ржавчиной замок, висевший на обитых железом дверях.
Эх, Юля, Юля! Наверно, и в пятьдесят лет и позже не разгадать мне, что же было в тебе такое притягательное, что увлекало, и радовало, и мучило нас. Но ведь было что-то, от чего и волновались и робели мы перед тобой. И даже замок твоего магазина вдруг наполнял нас сердечным трепетом.
Венька был решительным и смелым, хитрым и даже грубым, беспощадно грубым, когда требовали обстоятельства.
Таким его знали многие. Но мало кто знал, что он же бывает застенчивым и нерешительным.
В окнах нашей амбулатории, или «предбанника», как мы ее называли, было уже темно, когда мы проходили мимо. Поляков, должно быть, лег спать. И Венька постеснялся разбудить Полякова, хотя плечо у Веньки разболелось так, что я думал, он в самом деле сойдет с ума.