— Я не хитрая, господин, — аккуратно доев мясо, опустилась на колени пленница и склонилась в земном поклоне. — Клянусь, я стану тебе верной рабыней, господин. Верной, послушной и ласковой.
— На Руси рабов нет, Урсула, — задумчиво возразил ведун. Клятва девочки его ничуть не удивила. Когда тебя в детстве продали в чужие руки, ты никогда не знал ни матери, ни отца, ни родного дома, когда даже твою недавнюю тюрьму пустили по ветру — никакой свободы не захочешь. Куда, ей, свободной, пойти? Ни одежды, ни еды, ни крыши над головой. Поневоле схватишься за первого встречного, который не бьет и кормит. — А ты побереги зубы, Будута. Не то с такими клятвами скоро деснами одними шамкать станешь.
— А я что? — пожал плечами холоп. — Я о твоем доходе заботился, боярин. Дабы обману не случилось. Коли клянется, что свободы не спросит, так и говорить не о чем. Без обману все. На, Урсула, отпей вина. Не то, гляжу, мурашки по тебе одна за другой вприпрыжку носятся…
Невольница вопросительно глянула на Олега. Ведун протянул ей оловянный кувшин, отрезал еще мяса, ломоть покрупнее:
— Давай, ешь, пей да обратно заворачивайся. Коли повезет, не простудишься после вчерашних гулянок.
— Дозволь, боярин, с просьбой обратиться, — решив, что гнев Олега окончательно прошел, кашлянул Будута.
— Чего же тебе надобно?
— Дозволь часть прибытка моего — халат, рубаху, сапоги яловые да кувшин серебряный — к тебе в узлы запрятать?
— И чего тебе это даст? — не понял Середин. — Я ведь в Муроме при детинце жить не намерен, рухлядь свою у меня навечно не спрячешь. Все едино забирать придется, да ключнику, князю — или кто там у вас за главного — показывать.
— Дык, — перешел на шепот холоп, — продам в Муроме, как возвернемся. А серебро спрятать проще. Авось, и пригодится.
— Ладно, прячь, коли своего узла не полагается, — согласился Олег, и Будута моментально выкатился из княжеского шатра.
Вот она, холопья доля. В поход наравне со всеми идет, а как доходы делить — так дружиннику доля положена, а холопу — нет. Обидно. Хотя, с другой стороны, не холопы, а дружина в каждой сече вперед стальным тараном идет, она постояршо тренировкой себя утруждает, она о своем оружии заботится. Да и не продают дружинники свою свободу за кошель серебра. Служить служат, да честь берегут.
Хотя — не ему судить. Может статься, не о чести, а о куске хлеба Будута думал, когда в холопы продавался. Может, родителей от правежа спасал, али сестре приданое дать хотел. Жизнь — штука хитрая. Нет в ней общих аршинов и одинаковых судеб.
— Не судите и не судимы будете, — вспомнил он древнюю житейскую мудрость.