Жизнь Олега — седло и дорога. Заработок — сабля да нежить али хворобы, что к людям вяжутся. Девице в таком мире места нет. Если нежить вместо него не сожрет — так сама обветрится, выгорит, и не станет куколки, на орешках выращенной, в танцах воспитанной. Дома у него нет, и заводить своего угла совершенно не тянет. А непорочной Урсула навечно не останется. Что же потом — еще и колыбельки в седлах раскачивать да пеленки меж лошадьми сушить? На болотах с криксами рубиться, глядя, как девица малых грудью кормит?
Нет, продать, только продать. Выручить десяток гривен серебром, да и вернуть ее в мир, где едят с золота, спят на шелках, думают лишь о ласках, а пыль дорожную видят лишь из высоких окон расписного терема. И не в Муроме, где победоносную рать наверняка уже ждут купцы с половины Европы и договариваются, до какого уровня цены сбить, — а отвезти девчонку подальше. Чтобы не для перепродажи ее торговые люди приглядывали, а для себя боярин или горожанин зажиточный возжелал.
Урсула чувствовала его взгляд, оглядывалась, смущенно улыбалась — мысли ведуна начинали путаться, он снова прикидывал так и этак, но суровая логика каждый раз приводила к одному и тому же результату: продать. Только продать! И чем скорее, тем лучше. Пока к душе не прикипела.
До Мурома рать возвращалась почти два десятка дней. У Олега от долгой сухомятки во рту уже мозоль натерлась, а снег он ел с такой же легкостью, как когда-то и детстве леденцами похрустывал. Еще немного, и траву бы из-под снега, как лошади, копать и жрать научился бы. Но в один из дней обоз вдруг свернулся в кольцо задолго до рассвета, а дружинники вместо того, чтобы, расседлав коней, устало падать с ног и звать кашеваров, вдруг начали ровнять бороды, глядя на отражение в широких полированных мечах, чистить штаны, прятать налатники, натирать пластины колонтарей и зерцал, наводить блеск на кольчуги, менять валенки на сапоги.
Что это означало, Середин знал. Значит, до города осталось всего часа четыре пути, и рать готовится ступить на родные улицы во всем воем блеске и красоте, грозности и силе. Переночевать неподалеку, подняться на рассвете и войти в ворота не в сумерках, а около полудня, чтобы хватило времени и горожанам показаться, и с товарищами расстаться не спеша, и отпраздновать прибытие достойно.
Это могло случиться завтра. А могло и послезавтра. Или после-послезавтра. Киязь-то с дружиной к рати еще не присоединились. А кто же без князя домой вернуться рискнет?
Олег поднял голову, прищурился на закатное солнце. До сумерек оставалось еще часов шесть.