Как и в день похорон моего отца Лугальбанды много лет тому назад, я почувствовал такой ужас перед смертью, что едва мог дышать. Я сидел на своем высоком троне, думая, что Энкиду умер и теперь бродит, еле волоча ноги, в том месте, где прах и пыль, одетый, словно птица, унылыми перьями, ужиная холодной глиной. Довольно скоро и я отправлюсь в это темное и мрачное место. Сегодня — царь в роскошном дворце, завтра — птица, хлопающая крыльями, — что же, такова судьба. Я вспомнил, что мальчиком дал обет победить смерть. Смерть, ты мне не противник! Так я хвастался. Я был слишком горд, чтобы умереть. Смерть была оскорблением, которого я не мог бы вынести, и я отвергал власть смерти надо мной. Но могло ли это быть? Смерть поразила Энкиду. Вне всякого сомнения смерть придет и за Гильгамешем в свой черед. Уверенность в этом лишала меня всякой силы. Я больше не хотел быть царем. Я не хотел совершать жертвоприношения и возлияния, чинить каналы и вести в бой войска. Зачем заниматься всем этим, если жизнь наша — вроде жизни тех зеленых мушек, что пожужжат-пожужжат несколько часов в сумерках, а потом погибают? Нам даются друзья, а потом этих друзей отбирают у нас. Тогда лучше вообще не иметь друзей? Размышляя таким образом, я пришел к мысли, что человеческие деяния вообще не имеют смысла, что в них нет ни ценности, ни цели. Мухи, мухи, жужжащие мухи — вот что мы такое, и ничего более, говорил я себе. Смерть — это великая шутка богов, сыгранная над нами. Какой смысл быть царем? Царем мух? Я не буду больше царем. Я убегу из этого города в пустыню.
Можно считать, что из города меня изгнал страх смерти. Я не мог более здесь оставаться. Я был опустошен. Охваченный страхом смерти я в одиночестве покинул Урук.
Я никому не сказал, куда ухожу. Я сам этого не знал. Я не предупредил, что ухожу. Я не оставил вместо себя временного правителя. Я не оставил указаний, что надо делать в мое отсутствие. Безумие правило мной. На рассвете я ушел, взяв с собой такой же маленький узелок, который я нес, убегая в Киш мальчиком.
Горе давило меня. Страх затаился во мне, словно ядовитая змея. Волосы мои были всклокочены. Я не позволял их обрезать с первого дня болезни Энкиду. Моей одеждой была львиная шкура и сандалии крестьянина. По-моему, никто, если бы встретил меня, не узнал бы во мне Гильгамеша-царя — таким одичавшим и перепуганным я выглядел. Я бы и сам себя не узнал, мне кажется.
Печально побрел я в пустыню, идя наугад, без цели, не ища дорог, только мечтая найти такое место, где я мог бы скрыться от гончих псов смерти.