– Он актер. В недалеком будущем вполне может стать звездой. Это кафе знаменито тем, что здесь собирается русская еврейская интеллигенция. Журналисты, поэты, социалисты, все приходят сюда. У ортодоксов свои излюбленные места встреч. Я хожу повсюду, хотя не принадлежу ни к одной из групп. Мне нравится наблюдать, по натуре я любопытен.
– Так вы, значит, не русский?
– Я родился в Нью-Йорке, в районе между Восемьдесят четвертой улицей и Третьей авеню. Там богемская колония, все говорят по-немецки.
Он крутил в пальцах вилку.
– У вас глаза все время опущены, – отрывисто сказал он – Вам что, страшно, когда на вас смотрят?
– Нет. Почему вы спрашиваете?
– Потому что вы краснеете. Не смущайтесь, вам это идет.
Она подняла глаза.
– Я всегда краснею. Это ужасно. – Затем у нее внутри словно сломался какой-то барьер. – Я видела вас, когда вы спасали женщину из огня. Я хотела подойти и сказать, как это замечательно.
– Почему же не подошли?
– Наверное, я слишком робкая. Ну, а кроме того, я видела, что вам хочется уйти.
– Правда. Не помешай я им, они бы устроили настоящий цирк из всего этого. Скажите, Хенни, сколько вам лет?
– Восемнадцать, – ответила Хенни, пытаясь угадать, какой будет его реакция: сочтет ли он, что с такой молодой девушкой не может быть интересно, или, напротив, удивится, как можно оставаться такой неопытной, какой она, должно быть, казалась, будучи уже взрослой.
– А мне двадцать четыре. Вы кажетесь старше своих лет. Вы очень, очень серьезная.
– Да, наверное. Это один из моих недостатков.
– Почему, кто вам такое сказал?
– Ну… люди. Он подумал.
– В этом нет ничего плохого. Жизнь – штука серьезная, видит Бог. Особенно в этих районах. Вы знаете, что в том доме осталось трое маленьких детей? Их тела обнаружили, когда кончился пожар.
Хенни вздрогнула, а он продолжал:
– Я прихожу в ярость, думая о тех, кто наживает деньги, сдавая людям эти крысиные норы. Я бы снес или разбомбил все эти дома, – он осекся. – Извините. Я хочу изменить мир. Я смешон.
Она мягко ответила:
– Нет, вы вовсе не смешны.
– Да, да. Я сознаю, что говорю слишком много. И это странно, потому что обычно меня укоряют за излишнюю молчаливость. Но когда я чем-то взволнован, я не умею вовремя остановиться.
Флоренс учила: пусть мужчина говорит о себе самом. Надо поощрять его, задавать вопросы. Мужчинам это нравится. И, испытывая стыд от того, что прибегает к подобному трюку, Хенни сказала:
– Мне нравится вас слушать. Расскажите о себе.
– Рассказывать-то особо нечего. Я даже не знаю, с чего начать.
– С начала. Где вы росли? Он засмеялся.