В какой-то день они прошли по Ботл-стрит и вышли на Малбери-стрит. То тут, то там были протянуты бельевые веревки, и ветер трепал висевшее на них белье, больше похожее на лохмотья. Уличный торговец продавал поношенное пальто всего за пятьдесят центов; На деревянной доске, положенной на два мусорных бачка, выставленная на продажу рыба тухла на солнце, теплые лучи которого напоминали о приближении лета. Здесь не играли шарманщики, здесь они не заработали бы и пенни.
– Посмотри, – Дэн показал на мальчика с книгой, устроившегося на ступеньках перед домом. – Дома ему негде приткнуться, чтобы сделать уроки. Как это меня удручает. Много ли я могу добиться как учитель при таком положении вещей.
В другой раз, катаясь на велосипеде, они проехали по Второй авеню, заглядывая в окна мастерских, в которых простой люд зарабатывал средства на существование. Работали в них по потогонной системе.
– Как животные в клетках, – сказал Дэн. – Туберкулезные старики рядом с детьми, которые очень скоро превратятся в таких же стариков. Посмотри на свой пояс.
Хенни взглянула на свой узкий поясок.
– Он сделан в одной из таких мастерских. Люди работают в них по двенадцать часов в сутки, получая за свой труд пять, а то и меньше долларов в неделю.
– Я знаю. У меня есть подруга Ольга…
Это было несправедливо. Несправедливо! Мама без конца жаловалась на бедность, как будто она знала, что это такое.
Однажды вечером они сидели в скверике на пересечении Гранд-стрит и Восточного Бродвея. Вернее, это был не скверик, а пятачок серого камня между серыми домами, на котором под чахлым, поникшим от жары последних летних дней деревом стояли две или три скамейки. Они молчали. Дэн смотрел куда-то вдаль. На что можно смотреть в этом унылом месте, подумала Хенни и, испытав вдруг прилив нежности, сказала:
– Я горжусь тобой, Дэн.
– Гордишься? Что я сделал? Ничего я еще не сделал.
Он взял ее за руку. По ее телу стало волнами расходиться тепло. Она ощутила тепло собственных волос на шее, тяжесть своей груди, в воображении пронеслась картина: их тела, сплетенные в объятии.
– Мы знакомы почти год, – проговорила она, – а кажется, что дольше.
Небо начало темнеть. Дэн убрал руку.
– Уже поздно. Не будем же мы так и сидеть тут, – сказал он почти сердито.
– А почему нет? Здесь спокойно.
– Потому что твои родители начнут задавать вопросы.
– Мне все равно.
– Ты не можешь так думать. Какой смысл нарываться на неприятности? Пойдем.
Они шли медленно, оттягивая момент расставания. Улицы были пустынными – детей загнали домой, лошади вернулись в свои стойла.