Поговорить бы с танкистами и моряком, но это опасно. Мало того, что они ничего не скажут, кто знает, может, и рапорт завтра своему особисту подадут. Так, мол, и так, был вчера там-то, был там летчик Андрей Злобин. Что-то он слишком интересовался, как идет формирование новых танковых корпусов. Да и слишком уж он осведомлен о характеристиках новейшей бронетанковой техники, откуда у летчика-истребителя такие сведения? И поеду я вместо новой дивизии на Лубянку.
Нет, ну его к черту. Гоню эти мысли подальше вместе с копошащейся где-то в глубине думкой о том, что все-таки что-то не сходится. Если война начнется не так, значит, и пойдет она не так. А отсюда следует? К дьяволу! Свихнуться, а это мне сейчас ни к чему. Буду лучше делать то, для чего я здесь. Им, как говорится, виднее. Кому все-таки “им”? И чего компания тем временем меняет тему. Все разговаривают каком-то новом фильме. А мне даже название его ничего не говорит.
После четвертой Костя, пехотный лейтенант, садится к пианино и хорошо поставленным голосом запевает “Выхожу один я на дорогу”. Общество довольно стройно подтягивает. Я тоже присоединяюсь. Спели еще пару песен. Неожиданно Сергей достает гитару, протягивает ее мне и говорит:
— Давай, Андрюха, дерни что-нибудь свое. Вы знаете, Андрей — наш полковой поэт, сам песни пишет, сам поет.
— Серьезно? — удивляется поэт-журналист Виктор. — Любопытно, любопытно! Просим!
Я смотрю на Сергея. Вот уж подставил, так подставил! А тот протягивает мне гитару и широко улыбается. Нечего, мол, стесняться! Ударь по струнам, продай талант!
Ситуация… Чувствую на себе заинтересованные взгляды собравшихся и беру гитару. Хорошо, что хоть гитара, а не рояль. Но что я буду петь? Я им не Высоцкий и не Окуджава. Машинально перебираю струны.
Какое-то чувство улавливает взгляд более, чем другие, заинтересованный и более сочувствующий мне. Поднимаю глаза. Почти напротив сидит светло-русая девушка с большими карими глазами, смотрит на меня, улыбается и ждет. Тоже ждет!
Ну, бог с вами! Я, конечно, не Высоцкий, но кто обвинит меня в плагиате? И я запеваю “Еще не вечер!”. Впечатление весьма благоприятное.
Виктор пытается влить ложку дегтя: в эпоху фрегатов, мол, не было “кольтов”, но его никто не слушает. Все требуют еще. Запускаю на пробу “Бумажного солдатика”. Тоже — на ура.
Сергей смотрит на меня квадратными глазами и качает головой. Он явно никогда не слышал от меня этих вещей и сейчас гадает, когда это я успел их сочинить.
Мне наливают рюмку поглубже, я выпиваю, и меня несет…
В течение почти часа я чередую Высоцкого с Окуджавой, того со шлягерами сначала шестидесятых, а потом и более поздних годов.