В этом смысле за тридцать лет ничего не изменилось. Мы все те же! Неизбежно. Восстанавливаются те же связи. Партия в шахматы возобновляется с того момента, на котором ее оставили. Словно все это было вчера! Время пожирает нас и ничему не учит. Ничему по существу. Мы тратим свои силы без всякой пользы. Глядя на такого типа, как Винсент, можно даже подумать, что это не так уж плохо. Он добровольно играет дурную роль. Он взял ее на себя ради других. Можно подумать, что он и впрямь это делает по доброте душевной. Это образцовый козел отпущения: тот, кого выгоняют в пустыню ради собственного спасения. И он прекрасно справляется с этой ролью. Он ведь одиночка, правда? Не так уж, впрочем, он и одинок, раз я мысленно иду за ним следом и жду, чтобы по возвращении он рассказал мне о том, что узнал.
Он скажет, но не сразу. Случаю понадобилось тридцать лет, чтобы свести нас: осталось подождать несколько часов.
Да случай ли это? Мне теперь уже трудно поверить в то, что мы с Винсентом не должны были встретиться. Зачем-то было нужно, чтобы Анаис в последний раз могла побыть вместе с нами. Только Жерома недостает. Если бы он сейчас пришел и сел за наш столик, я удивился бы, честно говоря, лишь для виду. Впрочем, судьба – если речь о ней – не высылает приглашений заказной почтой.
– Жером? Я окончательно потерял его след, – сказал Винсент, словно в ответ на мои мысли. – А ты следил за его карьерой?
– Он участвовал в нескольких коллективных выставках, и все. Вообще-то он чересчур любил девушек, чтобы покорить мир своим гением. Он знал только одну заповедь: никогда не спи один. Его сумбурные идеи и вспышки гнева в первую очередь должны были поразить его самого. Он был хороший парень.
– Ты говоришь о нем как о покойнике, – заметил Винсент. – Прямо похоронная речь.
– Я и о себе мог бы так сказать. А ты со своими бензоколонками в какое время пожил?
Эта мысль отнюдь не смутила Винсента. Он улыбнулся и заметил:
– Но об Анаис мы говорим в настоящем.
Улыбка стала шире. Какое-то время он словно предавался своим потаенным мыслям. Я подумал, что сейчас он перейдет к той, которая объединила нас вопреки всем и всему, расскажет, что знает, или признается, что не знает ничего, и наконец отпустит меня.
Он порылся в своей кожаной сумочке, висевшей у него через плечо, откуда уже достал сигарету, очки для чтения и т. д. Я подумал, что он ищет бумажник, и машинально запротестовал:
– Нет-нет! Я угощаю!
Винсент положил на стол тетрадку в картонной обложке, с листами, скрепленными проволочной спиралью.
– Хочешь? – спросил он.