Я мог ему только посочувствовать, так как, по чести, я не мог оказаться замешанным в это дело. Я сказал, что уже дней пять как я не видел его возлюбленную и ничего не могу сообщить ему о ней. Не имея никаких средств утешения, я дал ему совет, какой всегда дают пошляки в подобных случаях: постараться забыть ее.
Мы разговаривали, прохаживаясь по набережной Рипетта, и я, заметив, какой взгляд вперил он в мутные воды Тибра, испугался за него: отчаянье могло толкнуть его на роковой поступок. Чтобы его успокоить, мне пришлось сказать, что я постараюсь разузнать новости о его возлюбленной и ее отце и сообщить ему. Он, несколько успокоившись после моего обещания, просил меня не забывать о нем.
Несмотря на огонь, зажженный во мне прогулкой в Тестаччо, я вытерпел четыре дня, не видя моей дорогой Лукреции. Совесть моя страшилась и кротости отца Джорджи, но еще более опасался я, что он откажется давать мне советы. И все же я не выдержал: на пятый день я оказался в доме моей возлюбленной. Я застал ее одну и очень опечаленной, — Ах, — сказала она, едва меня завидев, — ужели вы не могли найти минуту, чтоб повидаться со мной?
— Нежный друг мой, сейчас не время сердиться на меня. Я просто берегу нашу любовь до такой степени, что предпочел бы умереть, нежели обнаружить ее. Я надумал пригласить вас всех отобедать в Фраскати. Я закажу фаэтон и надеюсь, что там какой-нибудь счастливый случай поможет нашей любви.
— О да, друг мой, конечно! Так и сделайте, я уверена, вам не откажут.
Через четверть часа все семейство оказалось в сборе, и я обнародовал свое приглашение: в следующее воскресенье отправиться в Фраскати. Это был как раз день Святой Урсулы, праздник самой младшей сестры Лукреции. Я пригласил и донну Цецилию и ее сына, молоденького аббата. Приглашение мое было принято, и мы условились, что ровно в семь часов у их дверей будет ждать фаэтон, а я сам прибуду в то же время в двухместной коляске.
Вечером, на собрании у Его Преосвященства, где я теперь бывал регулярно, хотя никто из особ высшего класса еще ни разу не обращался ко мне ни с единым словом, кардинал сделал мне знак приблизиться. Он беседовал с очаровательной маркизой Г., той самой, которая так понравилась мне при моем первом появлении на вечере кардинала, о чем ее известил несносный Гама.
— Маркиза спрашивает, — сказал кардинал, — каковы ваши успехи во французском? Она сама знает этот язык, как родной.
Я отвечал, что занимаюсь много и многому научился, но не решаюсь пока еще на попытку начать разговаривать.
— Надо решиться, — сказала маркиза. — Только без всяких претензий, и вы будете защищены от критики.