— Это знак согласия, Урсула. Но более длинный и размеренный, нежели слово «да». Его невозможно просто выдохнуть. Его нужно произносить долго и при полной уверенности в желании.
— Каком?
— Отнести тебя на руках в постель. Но, понимаешь, с этими дурацкими люками в постель придется кидать, причем с большой высоты. Поэтому давай просто спустимся туда и обсудим все подробнее.
— Как прикажешь, господин, — скатилась со скамьи девушка.
Урсула отошла к открытому угловому люку и как-то ловко и стремительно скользнула вниз.
— Можно подумать, это она выполняет мое желание, а не я — ее, — покачал головой ведун, но все равно спустился следом.
Перина походила на омут — на ней невозможно было лежать, в нее проваливался сразу на полметра в глубину. Олег, не ожидавший такого подвоха от обычной постели, попробовал присесть, повернуться — но как только он оказался на спине, ловкая невольница оседлала его, вцепилась руками в запястья, принялась жадно целовать грудь, шею, лицо. Потом резко выпрямилась, качнула бедрами, прикусив губу — ведун вдруг ощутил, что он уже внутри, и при этом с его плотью играют, словно рукой. Он дернулся, пытаясь понять, что происходит — но плоть намекнула, что он совершает глупость, и Олег расслабился, отдаваясь сладким ощущениям, позволяя то овладевать собою до конца, то останавливаться, отодвигая миг столь желанного взрыва. Урсула, на удивление ловко владея собой в волнах перины, то опускалась рядом, то поворачивалась спиной, то целовала ноги, то откидывалась назад, щекотя влажными волосами шею и грудь, то опять поворачивалась лицом — и все это время ни на миг не выпускала его из-под контроля.
Поначалу ведун еще пытался как-то овладеть ситуацией, сделать все по-своему, но для этого требовалось проявить волю, а как раз ее-то и украла своею мягкостью и лаской юная рабыня. Оставалось только смириться и плыть по волнам наслаждения, довериться ей и надеяться, что эта река не закончится никогда.
А потом была волна жара, едва не скрутившая тело жестокой судорогой — но судорогой, вызывающей не боль, а наслаждение. И Олег, почти не шелохнувшийся за все это время, понял, что выпит до дна, высушен, опустошен до самого дна, не способен шелохнуть ни рукой, ни даже губами.
Урсула вытянулась во весь рост, прижалась рядом, то ли согревая его, то ли впитывая в себя то немногое, что еще осталось в теле счастливой жертвы:
— Я тебе не нравлюсь, господин?
Середин закрыл глаза. Его мысли двигались слишком медленно, чтобы так сразу переварить эту мысль.
— Но ты не продашь меня, господин? Я очень прошу тебя, господин. Оставь меня. Я буду послушной и верной рабыней.