Доканчивать историю про брата кучер не стал. Видимо служба на корвете являлась самым достойным эпизодом его биографии.
– Зачем пешком идешь? – неожиданно спросил он. – Неужели проездных бумаг не выдали?
– Выдали, отец, – вздохнул я. – Ну… что-то я немного с цепи сорвался, как сошел на берег.
– Потерял?
– Продал, – мрачно сказал я. – Продал одному типу, за гроши. Вот теперь, то пешком, то с добрым людьми…
– Нехорошо, – вздохнул кучер. – Это ведь тебе Дом бесплатный проезд пожаловал, а ты его жулику отдал.
Я вспомнил бесплатный проезд на каторжном корабле и сокрушенно опустил голову.
– Ладно, дело молодое. Только ты про это не болтай. Мне-то что, а другой может Страже на тебя сказать…
Ловко пошарив рукой кучер вынул из-за спины флягу.
– Глотни.
Вино было кислое, но я благодарно кивнул. Протянул флягу вознице.
– Разве что глоточек, – вздохнул тот. Приложился, вернул флягу на место. – Что-то ты носом клюешь. В лесу ночевал?
– Ага.
– Я так и понял. Тут места глухие, только сумасшедший барон у дороги живет… Но не настолько сумасшедший, чтобы кого пустить ночевать.
– Барон? – изумился я. – Да неужели? Он на меня пулевик выставил, я и ушел, от греха подальше.
– Совсем с катушек съехал… Барон, самый настоящий. Не родовой, правда, за какие-то заслуги ему титул пожаловали. Титул есть, земли нет. Дряхлый уже. Каждый раз, как езжу, жду, что вместо дома пепелище окажется – или сам сгорит, или лихие люди прикончат…
Я покивал. Рано или поздно что-то такое и впрямь случится.
– Если устал, так переползай на крышу, – предложил кучер. – Вижу, тебе не до болтовни. Пассажиры все важные, никто третьим классом не едет.
– Спасибо, – поблагодарил я. Ночевал-то я, конечно, не под кустом, но, видно, напряжение было слишком сильно, и выспаться не удалось.
По маленькой лесенке я перебрался с козел на крышу дилижанса. Люк в полу был закрыт. Я лег было на узкую деревянную скамейку, потом понял, что долго тут не удержусь, и пристроился прямо на полу. Мы не гордые. И в епископской карете можем ездить, и третьим классом, и пешком брести…
Я посмотрел вверх – и замер.
Небо качалось надо мной, чистое и прозрачное, с той осенней холодной голубизной, что бывает совсем недолго, которую и не всегда углядишь. Грустная, прощальная, уходящая чистота, живущая на грани тепла и холода. Самые красивые в мире вещи – хрупче стекла и мимолетнее снежинки на ладони. Так вспыхивают искры угасающего костра, в который не хочется подбрасывать веток – всему отмерен свой срок. Так проливается первый весенний дождь, вспыхивает над землей радуга, срывается увядший лист, чертит небо зигзаг молнии. Если хочешь, то найдешь эту красоту повсюду, ежечасно, ежеминутно. Только тогда, наверное, станешь поэтом.