Маккензи задумалась о том, как умело Кэл справлялся с ее работниками, ее мачехой, ее лошадьми, скотом, ее врагами и ее… дочерью. Маккензи так упорно боролась за то, чтобы спасти это ранчо, ей приходилось иметь дело с грубыми и опасными людьми, она старалась быть доброй матерью и хорошей хозяйкой на этой неприветливой земле. И вдруг появляется Калифорния Смит, и все начинает казаться таким простым и естественным, что присутствие Маккензи становится почти необязательным. Лу, конечно же, сказала бы, что она преувеличивает, что она несправедлива. «Да, несправедлива», – мысленно подтвердила Маккензи. Там, где замешан Кэл, не может быть и речи о справедливости!
Объект размышлений и досады Маккензи повернул своего коня назад и вернулся к ней, а работники держали путь дальше. Он обратился к ней таким голосом, каким мог бы говорить отец, если бы был жив:
– Мак, держись подальше от этих людей, иначе ты накличешь беду. Ты ведь наняла меня для того, чтобы я сам справлялся с ними. Предоставь мне свободу действий, пожалуйста!
Когда он поскакал догонять людей, поднимая за собой столб пыли, Маккензи прислонилась спиной к открытой двери конюшни и стала наблюдать за дикой кобылицей, которая спокойно жевала дополнительную порцию зерна, что давал ей Кэл каждое утро.
– Ты слышала, как он со мной разговаривал? – спросила она у лошади. – «Ты наняла меня для того, чтобы я сам справлялся с ними! Предоставь мне свободу действий!» – передразнила она.
Лошадь фыркнула.
– А-а, я забыла, – сказала Маккензи, – что тебе нравится этот здоровенный болван. Извини.
Маккензи пошла обратно к дому, потому что у нее пропало всякое желание ехать к источникам, как она собиралась с утра. Она чувствовала себя щепкой, попавшей в бурный поток: теряла контроль над ранчо и пыталась сохранить контроль над собой. Маккензи не хотелось думать об этом, но Кэл вполне мог одержать победу над ней. С помощью своей силы и умения Кэл подчинял себе людей, и Маккензи тоже пришлось подчиниться. Конечно, было бы намного проще переложить все проблемы на его широкие плечи, чем нести это бремя самой. Проще было бы забыть о прошлом, позволить окончательно растаять льдинке, которую она вырастила вокруг своего сердца, забыть о том, чем обернулось доверие к нему шесть лет назад. Кэл не убивал ее отца, но он сделал другое – убил ее душу.
Уже возле дома Маккензи оглянулась на столб пыли, поднятый всадниками. Они разделились на две группы – одна направилась к реке; другая, включая апачей, помчалась к полю, где паслись двухлетние лошадки. Даже с такого расстояния можно было узнать Кэла, ехавшего с апачами.