– Исаия! Исаия, помоги мне подняться в комнату! Горестно разведя руками, я допил пиво, украдкой положил на стол полмарки – пусть пивовар убедится, что человек я не совсем уж несамостоятельный, и пошел к своему капризному отцу.
– Ну как? – гордо спросил Антуан, едва мы закрыли дверь. – Хорошо? Я кивнул:
– Хорошо. Только... я и впрямь устал. Антуан удовлетворенно засмеялся:
– Не будешь в следующий раз сомневаться, хватит ли у меня актерских талантов.
Номер был небольшой, но вполне уютный. Конечно, газовых рожков в придорожной гостинице не было, но имелся водопровод и даже теплый сортир при номере.
– Я когда-то хотел быть артистом, – разбирая постель, сказал Антуан. Скрипачом. Поэтом. Потом мечтал на пароходе кочегаром по морям плавать. А потом однажды увидел планер...
Он улыбнулся, будто этот миг до сих пор оставался с ним.
– Мне было двенадцать лет. Тот странный возраст, когда мальчик начинает превращаться в мужчину, и мир внезапно обретает сотни новых цветов и движений, будто волшебные картинки в теневом театре. Может быть, чуть раньше или чуть позже небо не стало бы для меня таким желанным. Я родом из Лиона, Ильмар, но когда умер старый граф, мой отец, мы уехали в Ле-Ман. За матерью пытался ухаживать Габриэль Сальез, замечательный летун и неплохой человек. Однажды он прокатил меня на планере... – Антуан улыбнулся, – наверное, просто чтобы я не смотрел косо на его визиты в наш дом. Визиты его так ничем и не увенчались, но зато я впервые поднялся в небо. Пусть невысоко, пусть всего на пять минут...
Тогда я забросил и скрипку, и стихи, и театральные представления, что мы с друзьями устраивали для родных. Небо... небо, Ильмар, это свобода. Чтобы научиться любить землю, надо однажды подняться в небо.
Антуан со вздохом вытянулся на кровати. Помолчал немного и сказал:
– Десять лет назад я летал последний раз. И то спасибо друзьям, что позволили сесть в планер... Но мне до сих пор снится, как я проверяю запал, смотрю свежие карты... Подбегает Дидье, предупреждает о грозовом фронте, что движется наперерез маршруту. Заводят стартовые тросы, паренек из технической обслуги бежит вдоль дорожки, выискивая случайные камешки и ветки... знаешь, Ильмар, что может натворить один-единственный камешек, попавший под колесо при разгоне? Когда-то Гийоме учил меня...
Старый летун уже засыпал, еще называя какие-то имена, рассказывая тонкости их сложной работы, предупреждая меня – будто я тоже был его товарищем, летуном, готовящимся поутру поднять планер в еще темное небо.
Я задул свечу, на ощупь разделся, лег в постель. В голове немного шумело от пива, вспоминался воинственный, но дружелюбный пивовар. Было хорошо. Не вспоминалась черная яма церковной тюрьмы, на время забылся Маркус – кем бы он ни был: Искупителем, Искусителем или обычным мальчишкой, узнавшим святую древнюю тайну. Я лежал, засыпая, и в голове крутились какие-то хорошие, простые картины. Антуан, уже было замолчавший, заговорил снова: