Всю вторую половину дня Бенц провел с Еленой в одноэтажном домике, где его вскоре настигли роковые события. Воспоминание об этих последних печальных часах его любви поддерживало в нем убеждение, что до встречи с капитаном Лафаржем Елена действительно любила его. Это убеждение жило в нем, ибо в эти часы он ощутил, что между ними установилось наконец полное душевное согласие. Близость ее тела, тонкий, всюду проникающий аромат ее духов, ее слова, столь обманчивые и в то же время искренние, – все это вместе с надеждой остаться с ней приводило Бенца в лихорадочное возбуждение. Бой часов напомнил ему, что пора ехать на вокзал. Невероятным усилием воли он освободился из ее объятий, долгих и страстных, способных задержать его навсегда, – мысль о том, что он должен сделать еще один, последний шаг на пути к своему призрачному счастью, помогла ему.
Через полчаса Елена с Бенцем были на вокзале. Низкие тучи мчались по небу; порывы холодного ветра гнали по платформам клубы пара и черного дыма. Из вагонов третьего класса выглядывали бесцветные лица альпийских стрелков с трубками в зубах. Охрипший от крика немецкий офицер сновал по перрону и сердито отдавал последние распоряжения.
За несколько минут до отхода поезда Елена, улучив момент, в последний раз прильнула губами к его губам.
Вагон для офицеров был почти пуст, и вряд ли кто-нибудь мог бы заметить отсутствие Бенца после первой остановки.
Однако вскоре к нему в купе вошел подпоручик авиации, худой сутуловатый молодой человек с измученным лицом и грустными карими глазами. Он попытался завязать разговор, но Бенц отвечал холодно и односложно, и подпоручик вышел в коридор. Бенц снова оказался один.
С момента отправления поезда прошло около двадцати минут. Дождь усилился. За стеклами окон, изборожденных дождевыми каплями, простиралась черная, пустынная равнина, где лишь в отдалении мерцали огоньки. Бенц посмотрел на часы. До станции оставалось около четверти часа. С мрачным удовлетворением он ощущал, что у него хватит твердости выстоять до конца. И вместе с тем он мучительно боролся с дорогими и милыми ему видениями Германии, они словно пытались его спасти. Перед его мысленным взором возникали свинцовый блеск Северного моря, старый домик в Киле, родители… Представлял он себе и Венцеля, его строгое, суровое лицо в дождливый вечер, когда тот уходил в море на подводной лодке и Бенц видел его в последний раз. Лицо брата проступало во тьме с четкостью галлюцинации, в таинственном ореоле, который озаряет в нашей памяти образы покойных. Оно заслонило собой все иные картины, оно умоляло, угрожало, проклинало…