— И-ех, молодой человек, — протянул он по-отечески, — юный мой друг! Как же это вы в бега-то решили податься? Как же решились на такое предприятие? Нехорошо-с! Не-хо-ро-шо-с! Мы к вам со всем нашим расположением, а вы…
— Хватит паясничать! — оборвал черного Сергей.
— Как грубо! Как неинтеллигентно! Фу-у!
Сергей скривился.
— Вам хотелось бы, чтоб с палачами обходились интеллигентно и вежливо, так? — спросил он.
— Не то слово, молодой человек, не то слово! Вы все витаете где-то! А мы делаем работу — грязную, черную, неблагодарную, но необходимейшею! Для вашей же пользы!
— Ну, спасибо, — Сергей чуть склонил голову. — Давайте, делайте свою работу!
— Экий вы нетерпеливый, — черный заелозил под своей блестящей и хрустящей кожей — так и казалось, что именно эта черная кожа его собственная, натуральная, а на лицо и на руки натянуты беленькая маска и беленькие перчаточки. — Успеется, мой юный друг! У нас с вами еще масса времени! — Голос его из сиропного стал вдруг гнусавым.
И это не ускользнуло от Сергея. Он приподнялся повыше у стены. Всмотрелся.
— Откуда вы? — спросил он неожиданно.
— То есть? — не понял черный.
— Откуда вы пришли к нам?
— Если вы имеете ввиду меня, молодой человек, — проговорил черный, — так я родился здесь, на этой земле, ниоткуда я не приходил.
Сергей замотал головой.
— Я не про ваше тело, не про вашу плоть, которая, может быть, и на самом деле рождена на этой земле. Откуда пришло то, что сидит в вас, что властвует над вашей плотью?! Отве— чайте! Или вы боитесь меня?
Черный меленько и тихо рассмеялся, подергал себя за бородку-клинышек. Он явно никуда не спешил.
— Вы бредите, юноша, — сказал он, перебарывая нутряной смех, — вам никто еще не говорил, что вы все время бредите, нет?
— Оставьте, нечего придуриваться! — сорвался Сергей.
Ему и самому все казалось бредом. Да наверное это и было все бредом! Вся жизнь, все происходившее в этом кровавом жесточайшем веке было одним сплошным чудовищным бредом.
Ему не хотелось разговаривать с черным. Но жгло, жгло в груди. И душа, и разум требовали ответа — хотя бы ненадолго, хотя бы перед казнью, перед смертью.
Непонятно откуда под черным взялся массивный дубовый табурет с теми же двумя красными буквами на ножке. И теперь черный сидел. Сергей всматривался в него до боли, до рези в глазах. И то ли он натурально бредил, то ли глаза подводили от напряжения, но показалось ему, что из всех карманов и карманчиков, изо всех дыр и дырочек кожаной амуниции черного сочится слизистая зелень, вытягивается махрами, тянется вниз хлипкими тягучими сосульками. Вот заколыхались вместо усов и бородки гнусные отрепья-водоросли, вытянулись на стебельках мутные глаза-буркалы… Сергею стало нехорошо. Он мотнул головой — и все пропало. Перед ним сидел обычный человек лет под пятьдесят в черной коже, и никакой зелени! Свой! Местный! Не инопанетянин, нет! И все же не свой, точно — не свой! Сергей вовремя осекся, поймав изучающий взгляд изпод стеклышек пенсне, этакий мудрый взгляд прищуренных глазок-локаторов.