Мужественно приняв неудачу, я без заминки продолжаю:
— В конце концов, создавать дешевую и в то же время высокохудожественную керамику… было бы не так уж плохо!
— О да! — восклицает Серж. — При условии, что на этом можно подзаработать…
Я с раздражением бросила трубку. Неужели Серж человек меньшего размаха, чем я себе представляла? Неужели он любит только кратковременные и хорошо вознаграждаемые рискованные операции, будучи при этом совершенно неспособным рисковать длительно? От разочарования я готова была опустить прядь на лоб. И так как во всех своих огорчениях я всегда виню только себя, я тут же взорвалась: «И поделом! Будешь знать, как, умирая, затевать игры с живыми. Честное слово, ты начала им верить!» Чтобы отвлечься, я погрузилась в шахматную задачу: «Ферзь начинает и дает мат в пять ходов».
В первый вторник февраля Ренего усадил меня в свою машину и повез к себе домой для просвечивания. Послушать его — так все оказалось в порядке.
— Я ровно ничего не вижу. Старый шрам ведет себя нормально. Ни деформации, ни сдавливания.
Тем не менее, хотя мое плечо было вправлено, опухоль не опадала. День от дня мои руки становились все более непослушными. Чтобы определить температуру какого-либо предмета, я была вынуждена касаться его щекой, даже языком. Уже собираясь отвезти меня домой, Ренего заметил, что один ноготь на моей правой руке, на среднем пальце, заболел своего рода белой болезнью — стал бесцветным. Доктор казался озабоченным, а я подтрунивала над ним. Козел стал паникером хуже Матильды и терял голову из-за пустяковых бобо!
Неделю спустя он заявил, что меня надо показать консультанту. Сначала я противилась, но он и Матильда так меня уговаривали, что в конце концов я уступила их настояниям. Доктор Кралль, с которым Паскаль должен был договориться о лечении Клода, дал согласие заняться также мною, и четырнадцатого февраля, в день святого Валентина, вся хромоногая компания отправилась к нему. Паскаль записал нас на прием. Поскольку колымага Ренего вышла из строя. Люк в последнюю минуту спас положение, преодолев свою неприязнь и одолжив машину у Нуйи. Матильда несла ребенка. Козел и мадемуазель Кальен не отходили от меня ни на шаг. Что за мобилизация всех сил! Мне было нелегко выносить такую заботливость. Сколько ни уговаривала я себя, что она делает менее заметной мою заботу о других, я чувствовала себя ужасно неловко, как павлин в вороньих перьях.
Час спустя, осмотренная, ощупанная, проверенная со всех точек зрения, выдав все секреты своих рефлексов, я ждала приговора в обществе мадемуазель Кальен, моей тети и медсестры, которая белым карандашом помечала мои рентгеновские снимки. Врачи ушли совещаться в примыкающую к кабинету комнату, служившую раздевалкой. Их совещание затягивалось и, судя по покашливанию Козла, доносившемуся из-за перегородки, к окончательным результатам не приводило. Лежа в рубашке на диванчике, я с нетерпением ждала конца: Клод остался в приемной с Люком, а я была не слишком уверена в том, что это удачное сочетание. Когда дверь наконец открылась, Матильда сразу начала плакать. В самом деле, прогнозы не сулили ничего хорошего. Ренего дергал себя за бородку и вытягивал шею, словно хотел преодолеть свое беспокойство. Что касается доктора Кралля, Геркулеса с пышущей здоровьем физиономией, но холодными глазами, то он напускал на себя преувеличенно безразличный вид, нанизывая фразы, которые должны были подготовить почву: