Однажды случилось страшное: искусство, предназначенное для отечественного уха, неожиданно приобрело валютное поблескивание. Однако здесь, как мне кажется, успех меньше сопутствовал автору, артисту. Профессиональные французские ансамбли никак не могли конкурировать с безграмотной гитарой мастера, которая то паузой, то одинокой семикопеечной струной, а чаще всего неистовым боем сообщала нечто такое, чего никак не могли выговорить лакированные зарубежные барабаны.
Владимир Высоцкий испытывал в своем творчестве немало колебаний, но колебаний своих собственных, рожденных внутри себя. Залетные ветры никак не гнули этот крепкий побег отечественного искусства. Ничьим влияниям со стороны, кроме влияния времени, он не подвергался и не уподоблялся иным бардам, распродавшим чужое горе и ходившим в ворованном терновом венце. У Высоцкого было много своих тем, море тем, он мучился скорее от трудностей изобилия, чем от модного, как бессоница, бестемья. Ему адски мешала невиданная популярность, которой он когда-то, на заре концертирования, страстно и ревниво добивался, от которой всю остальную жизнь страдал. Случилось удивительное: многие актеры, поэты, певцы чуть не ежедневно совавшие свои лица в коробку телевизионного приемника — признанного распространителя моды — ни по каким статьям и близко не могли пододвинуться в популярности к артисту, не имеющему никаких званий, к певцу, издавшему гибкую пластинку, к поэту, ни разу (насколько я знаю) не печатавшему свои стихи в журналах, к киноактеру, снявшемуся в не лучших лентах. Популярность его песен (да простят мне мои выдающиеся коллеги) не знала равенства. Легенды, рассказываемые о нем, были полны чудовищного вранья в духе «романов» пересыльных тюрем. В последние годы Высоцкий просто скрывался, репертуарный сборник театра на Таганке, в котором печатаются телефоны всей труппы, не печатал его домашнего телефона. Он как-то жаловался мне, что во время концертов в Одессе он не мог жить в гостинице, а тайно прятался у знакомых артистов в задней комнате временного цирка Шапито. О нем любили говорить так, как в наше время любят говорить о предметах чрезвычайно далеких, выдавая их за легко достижимые. Тысячи полузнакомых и незнакомых называли его Володей. В этом смысле он пал жертвой собственного успеха.
Владимир Высоцкий всю жизнь боролся с чиновниками, которым его творчество никак не представлялось творчеством, и которые видели в нем все, что хотели видеть — блатнягу, пьяницу, истерика, искателя дешевой популярности, кумира пивных и подворотен. Пошляки и бездарности вроде Кобзева или Фирсова издавали сборники и демонстрировали в многотысячных тиражах свою дешевую пустоту, и каждый раз их лишь легко журили литературоведческие страницы, и дело шло дальше. В то же время, все, что писал и делал Высоцкий, рассматривалось под сильнейшей лупой. Его неудачи в искусстве были почти заранее запрограммированы регулярной нечистой подтасовкой — но не относительно тонкостей той или иной роли, а по вопросу вообще участия Высоцкого в той или иной картине. В итоге на старт он выходдил совершенно обессиленный.