— Вот оно что? — подхватил прапорщик. — Не уважает, значит, старших? А за что? За что, спрашиваю, он должен уважать старших, нас, стало быть?.. За что? Погодь, не перебивай! — оборвал он капитана, попытавшегося что-то возразить. — Это что ж с людьми-то деется? Убей, не пойму: чуть слово — на дыбы! Чуть не по-нашему — в загривок! Ты, Александр, морду-то не вороти: я поболе прожил… Век, считай, доживаю… И ты меня не первый год знаешь… Вспомни, когда ты пришел сюда! Пуганый-перепуганный, хош и майором был… Кто тебе посочувствовал?
— Ты, Федорыч, ты, — смутился Зелинский. — И тебе я очень благодарен за то… но…
— То-то и оно, что «но»! Грешно говорить, но я только на старости лет задумываться начал! — проговорил он тихо, словно по секрету. — Во как! За-думы-вать-ся! — проговорил по складам, как на диктанте. — Может, спросишь, почему только сейчас, кады одной ногой в могиле? А я отвечу! Читать начал… Раньше, кады одна брехня писалась, я с той бумагой в сортир ходил… Ты вон погляди, что творилось-то? Ведь башка пухнет от узнаваний! Там реабилитация, там коррупция, там мильены сворованы, там мафия всякая, а там и еще что почище…
— Чего же ты хочешь? Рыба-то с головы гниет! — с грустью усмехнулся Зелинский.
— Во-во! Удобно сваливать на них: я, мол, человек махонький, убогонький, куды мне… Но нас-то мильены! Мильены!!! Куды ж глядели-то? Малец, видишь, ему не приглянулся… Не уважил его…
— Что ж, целоваться с ним, что ли? Может, и валютой я его заставил заниматься?
— Валютой? — искренне удивился прапорщик. — Он сидит по валюте? Я думал, за разбой аль порешил кого… — Он задумался. — Талы скажи, откуда у него огнестрельное ранение?
— В спине, что ли? Почему огнестрельное? Ножом, в пьяной драке, — брезгливо поморщился Зелинский.
— Он сам говорил…
— Огнестрельное, точно говорю!.. Я в госпитале навидался таких, знаю точно! По всему, в спину ему стрелил либо подлец какой, либо враг!.. А за него ты не сумлевайся… Чо молчишь?
— Так… Думаю…
— Думать нужно… Помнишь, как ты плакался мне? По пьяному делу, конечно. Говорил, вы в Афганистане много дров наломали… Тоже, видать, жжет изнутри?.. То-то и оно! А я рапорт подал: не могу бале… На днях, веришь, в городском автобусе людей обыскивать начал… Пьяный был, показалось, что на «шмоне» стою… Естественно, мне и врезали мужики!
— Вот откуда у тебя синяки были! — не удержавшись, рассмеялся капитан.
— Смешно тебе… Во как! На рядну Украину пидамеи…
Вышел Зелинский из здания ШИЗО в пакостном настроении. Случайно или нет, но старый вояка взбередил его, задел больное, сокровенное, задел то, что он прятал в дальние тайники своей души, стараясь забыть, стереть в памяти. Но оно вновь и вновь подкатывало к самому горлу, перехватывая дыхание, не давая спокойно жить… Это напоминало открытую рану, с виду вроде начавшую заживать, но при малейшем прикосновении снова саднящую… Афганистан! Самый тяжелый, самый мерзкий промежуток его жизни!..