Едва из стана вышли возничие собирать трофейное оружие, арсы тут же выслали переговорщиков договориться насчет своих убитых и раненых.
– По пять дирхемов за убитого и по двадцать за раненого, – ответил им Дарник.
Изумленные его кощунственным требованием переговорщики удалились, ничего не сказав. В сомнении были и полусотские осаждающих, но никто не решился перечить воеводе – слишком безупречно до сих пор было все, что он делал. Чтобы лучше убедить арсов, Дарник велел принести с поля конские головы и, зарядив ими одну из пращниц, забросить в неприятельские ряды. Это подействовало, и через какое-то время переговорщики вернулись со шкатулкой, полной дирхемами и номисмами.
К вечеру пошел затяжной холодный дождь, и пешие арсы полезли по веревкам укрываться в крепость, а отряд в шестьдесят конников убрался в лес.
Что делать дальше? Вот что интересовало всех короякцев. Собравшись на совет, полусотские впрямую спросили об этом воеводу.
– Ждать, – ответил Дарник.
– Чего ждать?
– Побежденные должны вступать в переговоры, не победители.
– А если переговоров не будет?
– Тогда мы всех их истребим.
Против этого никто не возражал, просто было не ясно, как можно истребить гарнизон неприступной крепости и летучий отряд конных арсов.
– Я скажу вам об этом завтра, – пообещал Дарник, верный ромейскому правилу не сообщать всех планов даже ближайшим соратникам.
Как только потух погребальный костер, он отдал распоряжение пращникам всю ночь продолжать обстрел крепости, где и так уже не оставалось ни одной целой постройки.
Обходя перед сном стан, воевода впервые поймал себя на мысли, что не может ни к чему придраться. Особенно удивили десятские – как уверенно они шикали на своих подначальных, указывая им не шуметь, не разбрасывать оружие и доспехи. С трудом верилось, что еще две недели назад все они представляли беспорядочный сброд, меньше всего заботящийся о чьих-либо интересах, кроме своих собственных. А нависла угроза смерти, и сразу стали послушными и собранными. Все же недаром он, Дарник, еще в детстве решил, что ремесло воина самое красивое на свете. Так оно и оказалось.
Шуша, чувствуя его внутреннее напряжение, помалкивала и старалась даже поменьше двигаться, чтобы не отвлекать его, и короякский воевода был ей за это глубоко благодарен.
Ночь прошла неспокойно. Конники арсов трижды пытались подобраться к стану, чтобы устроить короякцам хоть маленькую резню. Но дозорные и сторожевые псы каждый раз вовремя поднимали тревогу, и в темноту летели стрелы и камни из пращей.
В предрассветный час Дарник приказал седлать лошадей и с первым пасмурным светом вывел из стана конников Быстряна и Жураня, полусотню Бортя и две колесницы Меченого. На мокрой земле отчетливо видны были следы копыт арсовых коней, которые вели в глубь леса. Через три версты дозорные обнаружили повозки арсов с награбленным в набеге добром. Врасплох противника застать удалось лишь наполовину: подводы стояли без лошадей, а верховые лошади без седел, но сами арсы, хватая оружие, уже кинулись к лошадям: кто седлать, а кто вскакивать на конские спины без седел.