Иногда Марфа мучительно улыбалась, показывая желтоватые неправильные зубы, покашливала и облизывалась. Теплин аккуратно закрыл книгу, заложив ее клочком газеты на месте прерванного чтения, встал и потянулся. Спать было рановато.
Сливочная Луна напоминала прорезь в черной драпировке, отделяющей затемненный мир от режущей яркости остального белого света, а звезды лучились, как отверстия, пробитые мелкими гвоздиками в этой глухой драпировке. Впервые в жизни Теплин заметил, что на Луне, как на астрономической иллюстрации, действительно видны пупыри кратеров, извилины каналов и еще какие-то голубоватые затенения и выемки, среди которых, как ему показалось, даже кишат какие-то чертики – местное население. Это открытие нисколько не обрадовало Теплина.
Опустив голову, он побрел по сырой траве вокруг неприступной стены клиники, выложенной из древних глыб, замшелых на стыках и отполированных от лысого блеска в середине. Ночное освещение театрализовало окрестность, сгустило и приблизило заросли заповедника и придало хозяйственным постройкам, скульптурам, растресканному от сухости фонтану и мочалистой траве вид мертвой декорации. Тем живее казались звуки: свежие выдохи ветра, лесные перешептывания, перелеты и перебегания.
Алеша остановился перед статуей Днищева. Покрытое беспокойными тенями листвы и собственных неровностей гипсовое лицо героя кривлялось при каждом налете ветра и взмахе ветвей, как лицо просыпающегося сомнамбулы, который уже обрел способность мимики, но еще не вернул способностей движения и речи. Пошевеливались и меч, и ребенок в руках каменного ученого. Алеше стало не по себе, как бывает, когда замечаешь, что человек, которого ты разглядываешь, незаметно разглядывает тебя. Он отвернулся.
Какой-то звук тревожно выделялся своей механической ритмичностью среди других звуков ночи, не проходя сквозь них с полной отчетливостью. Ветер приблизил его, хряский деревянный удар с последующей тупой отдачей, словно клевок невероятно увеличенного и замедленного дятла. "Тум-тум-тум" – три удара донеслись так ясно, как если бы "дятел" сидел где-то совсем рядом, за углом здания, а четвертый попал в ветер, как в вату. Алеше стало тоскливо, какое-то серое предчувствие мелькнуло и скрылось прежде, чем он успел его угадать. Он вышел за угол, на шаровой свет фонаря, выхвативший несколько кадров-мгновений зрелища, которое он потом не раз припоминал, додумывал, дополнял догадками и примерял к себе.
На утрамбованном дворике перед черным ходом среди пустых ящиков стояли, сидели и курили несколько медицинских мужчин в ветхих халатах, забрызганных чем-то темным. Они лениво переговаривались, как делают люди за рутинной работой, и смотрели в середину дворика, как смотрят на костер, без всякого смысла, но с интересом. Их взгляды сходились, а точнее, стояли на невысоком и довольно хилом медицинском брате с исполинским топором, лезвие которого напоминало лопасть пропеллера.