Ой, до чего же все мы, девочки, волновались. Быть уверенными в своей правоте — это одно, но доказать это другим, в особенности мальчикам — это же совсем другое.
В защитники они выбрали Андреса. Самого умного мальчика и к тому же партнера и друга Анне. Верно, и тут у них был свой расчет.
Я дала свои показания очень обстоятельно. Весте, конечно, было труднее. Мотив был, так сказать, деликатнее, как заметил Андрес. Но зато это был единственный случай, когда оказалась кстати Вестина манера безличной речи. Она придала ее показаниям деловитость и нейтральность.
Но зато Анне произнесла свою речь с таким пылом и страстью, что, по моим понятиям, — и девочки тоже так считали — мальчишки были повержены в прах и должны были тут же не только попросить у нас прощения, но и встать при этом на колени.
Девочки вставали одна за другой и говорили о том, как мальчишки нарушали самые элементарные нормы поведения или же глубоко оскорбляли или унижали своих одноклассниц.
Племянница директора — Маарика из восьмого класса — рассказала, что когда она шла однажды с Ааду по улице и они встретили ее родственника, то она поздоровалась, а Ааду тем временем стоял рядом, преспокойно засунув руки в карманы, нахально смотрел на постороннего человека и даже не подумал его приветствовать, как этого требует вежливость. На это со скамьи подсудимых послышалась реплика Ааду:
— Что? Уж не собираетесь ли вы сделать из нас циркачей?
Анне же в свою очередь все время загибала пальцы, выкладывая свои «во-первых, во-вторых, в-третьих». Все десять пальцев были уже использованы. В самом деле, трудно сказать, что Анне больше подходит — быть прокурором или артисткой.
Но хотя речь Анне несколько раз прерывалась бурными аплодисментами, все же мальчишки и не думали падать на колени. Они даже не опустили голов. Скорее, наоборот. Когда Андрес вышел на трибуну и огляделся по сторонам, у него был вид человека, уверенного в своей правоте и имеющего, что сказать.
О, до чего же трогательно благородными выглядели в его речи школьники второй половины нашего столетия! В особенности же воспитанники нашей школы-интерната. С какой иронией он произнес:
— По-вашему, милые девушки, выходит, что ни одну вещь нельзя назвать ее подлинным именем. Конечно, в вашем присутствии нельзя, например, сказать, что вонь — это вонь, а надо говорить: испорченный аромат. Вам подошел бы, пожалуй, стиль времени папы Крейцвальда. Если кто-нибудь голый, то об этом надо сказать вежливо: босиком по самую шею. Не так ли?
Даже по самому мерзкому пункту — отказу Ааду танцевать с Вестой — Андрес, один из величайших мудрецов и златоустов школы, нашел смягчающие обстоятельства: