Бум-бум-трах! Бум-бум-трах! Как тяжелый пулемет. А я-то, дурочка, ждала красивых прощальных слов.
И совершенно неожиданно получилось, что Урмас просто отчитал меня. Так основательно отчитал, как после бабушки никто никогда не отчитывал. Но чем резче Урмас меня обвинял и бранил, тем яснее мне становилось, что за всем этим только одно — боль от предстоящей разлуки со мной — и тем веселее мне становилось. Если бы Урмас был, например, Анне, то я от радости просто бросилась бы ему на шею и сразу сказала бы: Ты прав! Тысячу раз прав, распекая меня. Я понимаю только одно — я нужна тебе, а ты мне в миллион раз нужнее.
И тут вдруг выплыло самое плохое в обвинениях Урмаса: зачем я все это от него скрывала? Теперь в голосе Урмаса не было ни раздражения, ни ожесточения. Только сейчас я поняла, что я наделала.
Нет, Урмас, не думай так! Это не было недоверием. Считай, что это была трусость, потому что так оно и есть! Я очень боялась минуты, которая теперь наступила — неужели ты не понимаешь, Урмас? Ты должен меня понять. Все остальное неважно.
Да, Урмас, я знала, что ты уже на этой неделе уедешь с отцом на летние каникулы работать в деревню. Сегодня мы расстанемся. Урмас, друг мой, разве было бы легче, если бы ты знал об этом раньше? Ведь ты не думаешь, что я умышленно могу причинить тебе боль?
О, если бы я умела обо всем рассказать тебе! О том, что я за это время пережила и что чувствую сейчас. Если бы я умела и если бы посмела!
Но я сказала только:
— Урмас, ты помнишь тех лебедей?
Наверно, Урмас понял мои мысли, потому что его лицо мгновенно изменилось. Он улыбнулся. Такой ласковой улыбкой, которая была в эту минуту лучше, чем любое прощальное слово.
Потом он сказал тихо, так тихо, что я скорее увидела, чем услышала это:
— Кадри!
Как красиво прозвучало мое имя! Насколько же по-разному можно произнести одно и то же имя! Я протянула ему руку в знак примирения. У него была теплая рука. Я удивительно ясно почувствовала, как эта теплота передавалась мне от кончиков пальцев по руке прямо в сердце.
Издалека вдруг донесся голос учительницы. Она звала нас. Рука Урмаса крепче сжала мои пальцы.
— Кадри, ты будешь мне писать? Дай слово! Даже стало больно пальцам.
— Каждый день.
Мы стояли друг против друга, между нами был только лунный свет. Глаза Урмаса улыбались. Теперь это были глаза взрослого, умного человека и, казалось, он смотрит в мою душу и все видит. Даже то, о существовании чего, быть может, я и сама не знала.
И вдруг я почувствовала, что во всем огромном мире, из трех миллиардов людей только один Урмас знает, какая я, один он смеет это знать, только от него я и не хочу ничего скрывать и что это и есть самая великая тайна двух людей.