На этом они разошлись. Ева вернулась к Фини.
– Я купила тебе крем-соду.
– Какого черта?
– Нет, мне это нравится! Хотел чего-то еще, так бы и сказал. Мы это поломали, – добавила Ева шепотом. – Этого не будет. Не спрашивай меня как, просто поверь на слово. Он не уйдет так, как ему хочется. Но пусть думает, что все будет, как он хочет, пока мы не получили от него показаний. Пусть сам себя закопает.
Фини долго смотрел ей прямо в глаза, потом кивнул.
– Ладно, пошли. Надо зафиксировать его показания.
На это ушло несколько часов, но Лоуэлл ни разу не попросил сделать перерыв. Ева поняла, что он упивается своим рассказом. Столько времени прошло, столько усилий было потрачено, и вот наконец появилась возможность кому-то рассказать о своей одержимости.
Он выложил им все мельчайшие детали по каждому убийству.
Ева и Фини работали в тандеме. В привычном ритме.
– У вас отличная память, – заметил Фини.
– О да. Вы убедитесь, что каждый проект документирован. Во время Городских войн это была моя работа – вести документацию, вносить и, я сказал бы, препарировать записи. Вы, конечно, забрали все мои записи из кабинета и лаборатории. Я надеялся – еще до того, как узнал, что умираю, – организовать их публикацию. Теперь придется делать это посмертно, но я считаю, что моя работа этого достойна.
– Итак, твоя работа, – продолжала Ева. – Что тебя подвигло? Мы понимаем, что женщины…
– Партнерши. Я считал их партнершами.
– Держу пари, они себя партнершами не считали, но пусть будет по-твоему. Итак, твои партнерши символизировали для тебя твою мачеху.
– Не символизировали. Они становились Ею, а это совсем другое дело. Она была первой, понимаешь? Праматерью Евой. – Лоуэлл одарил Еву ослепительной улыбкой. – Теперь ты понимаешь, почему я хотел, чтобы ты стала последней.
– Ясно. Что ж, тебе не повезло. Сочувствую.
– Я с самого начала предусматривал возможность провала, но, если бы я преуспел, это было бы просто грандиозно. Ты была бы великолепна, как Она сама. Она была неподражаема. Вы найдете множество дисков с записями Ее исполнения. Она пожертвовала великой карьерой ради меня.
– Ради тебя?
– Да. Мы были… правильно было бы назвать нас «родственными душами». Хотя я не умел играть на фортепьяно, – сама Она была превосходной пианисткой, – и певческого голоса у меня тоже не было, но именно благодаря Ей я научился любить и понимать музыку. Именно Она спасла меня.
– Как это?
– Мой отец считал меня несовершенным. Кое-какие проблемы при рождении, родовые травмы, ставшие причиной… это можно назвать дефектом. Я не умел сдерживать свои импульсы, страдал перепадами настроения. Когда я был в юном возрасте, он на краткий период поместил меня в заведение для душевнобольных, хотя дедушка против этого возражал. А потом в мою жизнь вошла Эдвина. Такая любящая. Такая терпеливая. Она пустила в ход музыку, чтобы развлечь меня и успокоить. Она была моей матерью и моей партнершей, моей великой любовью.