В это же самое время в кафе внезапно вошли трое – явные члены какой-то местной преступной группировки, или бригады, а попросту говоря – бандиты. Один постарше – лет уже за тридцать, суетливый, нервный и по виду – недавний уголовник, другой – совсем молодой парень лет двадцати ничем не примечательный, разве что очень уж мускулистый, а третий вообще был негр, или, как сейчас принято говорить, афророссиянин – черный, как головешка. Чернокожий остался сторожить у входа, двое других быстро сориентировались и, возможно, по незаметной указке буфетчика двинулись в угол кафе, где сидели
Павел и ребята. Но когда они уже почти подошли к столу, этот уголовный тип, только лишь на миг встретившись глазами с Павлом, тут же дал по тормозам и, точно так же ловко сделав вид, как давеча гаишник, что будто бы что-то забыл, свернул к стойке, и качка с собой потащил. Молодой же недоумевал, упирался и рвался в бой:
– Я не понял, ты чего, Зон?
– Да это же мент, да притом – опер! – возбужденно прошептал Зон ему прямо ухо, брызгая слюнями. – Посмотри на его рожу – тертый волчара! Только я на него глянул – тут же его и просек. Засада! Я ментов за версту чую! Говорю, тут засада! – Глаза его лихорадочно бегали, он даже притоптывал на месте от нетерпения – скорее бы бежать! Наверно, будь он один – уже далеко бы умчался.
– Да и наплевать, – сказал молодой, – все равно тут на нашей территории все менты свои! – Произнес он это на вид вполне уверенно, однако бывший битый зек с характерной фамилией Зонов был человек уже жизнью битый и такой уверенности вовсе не имел. При всей той лафе, в которой он жил уже как три года, выйдя из заключения, в нем постоянно свербила некоторая тревога. Вся его теперешняя работа состояла в том, чтобы пугать людей особыми тюремными ужимками и ухватками. Все это было вполне безопасно, а уж если и приходилось кого-нибудь избить, причем без риска реально получить сдачи, то в основном это делали за него молодые. За все ему платили хорошие деньги, однако в глубине этой черной души, как черт в коробочке, сидел постоянный страх, что все это непременно должно когда-нибудь закончиться. У него было постоянное ощущение, что вот-вот придут да и схватят за шкирку, – так же, как в детстве его нередко хватали и били за разные злые проделки, на которые он был мастер с пеленок. И вот сейчас, на краткий миг, увидев в пивной стальные глаза этого чем-то знакомого ему человека, он вдруг нутром почувствовал, что это вполне может быть началом конца. Его личный опыт показал, что ослабшее государство, как большое больное животное, которое грызут многочисленные паразиты, если уж слишком сильно его укусили или просто попал под горячую руку, может и прихлопнуть. И в один миг, при всем царящем вокруг беспределе, не обращая внимания на самые чудовищные преступления, просто за разбитый нос, за отнятую у какого-то простофили мелочь или мобильный телефон, оно может вцепиться намертво. И будет, как боевой бульдог, держать и жевать, заглатывая все глубже и ближе к горлу, и от этого уже ничто не спасет. Так и получилось в прошлый раз. На суде даже хотелось кричать: "А почему только меня?!" Его и сейчас нередко тягали в отделения в чисто профилактических целях – просто за преступную рожу. Он из-за этого и в Н.-то на электричке не ездил – тут же на вокзале почти сразу же и стопорили и обязательно хоть на часок да и сажали в "обезъянник". И хотя потом с сожалением отпускали, но уже обычно без денег – наверно, чтобы не забывался. "Ну, что, Зонов – скоро снова на нары?" – обычно спрашивал милиционер в пикете, просматривая его документы и сверяя их по ЦАБу. Это была уже дежурная шутка. А уж случись что-то реальное, но в обязательном порядке приложив сапогом хорошо по ребрам, положат лицом в грязь и сунут в переполненную вонючую камеру, и следователь будет скучным нудным голосом спрашивать и писать свои бесконечные бумажки, а потом отправится к себе домой драть жену, а он, Зонов, – на шконку. А толстая климактерическая тетка-судья из принципа даст ему на полную