— Постой, Алка, — сказала незаметненькая, — может, он в дополнительном списке… — И прикусила губу, видя по лицу другой, что зря сболтнула.
— А есть дополнительный? — затрепетала Анфиса.
— Еще не утвержден, — сказала Алла. — А тебя кто за язык тянул? — обернулась она к незаметной.
— Девушки, милые, — взмолилась Анфиса Максимовна, — дайте хоть глазком взглянуть…
И выпросила-таки. И там собственными глазами увидела, буковка в буковку: "Громов В. Ф.".
Ну, теперь можно и умирать. В крайнем случае Вадим сам пробьется.
Исходя благодарностями, себя не помня от счастья, Анфиса вышла. Ноги несли ее как пушинку. Куда полнота девалась, одышка? У подъезда института — телефон-автомат. Она зашла в кабину и набрала номер декана Сергея Петровича.
— Вы меня извините, Громова беспокоит, Анфиса Максимовна. Помните, у вас была?
— Припоминаю, — сказал голос Сергея Петровича с некоторым сомнением. — Чем могу служить?
— Приняли Вадима.
— А, очень рад.
— Я вас поблагодарить хотела. Уж так благодарна, так…
— Это за что же? Я тут, моя милая, ни при чем и благодарить меня не за что.
Анфиса Максимовна молчала, сжимая в руках тяжелую, надышанную трубку.
— Вы меня слушаете? — строго спросил декан.
— Слушаю.
— Запомните, вы мне ничем не обязаны. Так и знайте. Поняли?
— Поняла.
— А за вас я рад, рад. Привет отпрыску. Как-нибудь заходите, мы с Софьей Владимировной рады будем.
— Спасибо.
Анфиса повесила трубку. Нет, не зайдет она больше к ним никогда.
От разговора с деканом радость ее попритухла, но все еще была жива. Окончательно добил ее Вадим.
— Поздравляю студентом, — сказала она не без игривости.
Вадим равнодушно поднял голову.
— Я же не принят. В списках нет. Я смотрел.
— Ты в дополнительном. Сама видела: Громов В. Ф.
— А кто тебя просил ходить? — крикнул Вадим. — Оставишь ты меня когда-нибудь в покое?
Я мать. Всякая мать за сына переживает.
— Нечего было переживать. Подумаешь, институтишко занюханный. Я и не хотел туда идти вовсе. Я хотел работать. И зачем только поддался на уговоры? Эх…
Анфиса Максимовна часто-часто заморгала.
— Опять реветь? — злобно спросил Вадим. — Надоели мне твои кинофильмы. Раз уходил и опять уйду. Навсегда уйду, учти.
Вот тебе и радость…
Заснула она в ту ночь поздно и плохо спала, снились какие-то пустяки, глупости, шкафы с книгами, они двигались и старались ее задавить. Она от них, а они за ней. Еще крендельки снились и руки Софьи Владимировны, тоже как крендельки. Она, Анфиса, пыталась те крендельки целовать, а Софья Владимировна не давала, смеялась мелко, как изюм сыпала. Совсем измучилась с этими снами. А под утро приснилось другое: пришел Федор покойный, стал перед ней грозно и спрашивает: "Что ты сделала с моим сыном?" И выходило во сне, что Вадим Федору сын, а она, Анфиса, перед ним виновата, что его от другого отца родила. И так она мучилась, так плакала, что проснулась. Все было полно слезами, а в ушах звенело — тонкий звон, комариный, так, бывает, звенит лампочка, перед тем как перегореть. Утром у нее отнялась щека, стала как мертвая. Анфиса ее массировала — не помогает, ущипнула — боли не слышно. Смешно даже, одной щекой умерла! Потом прошло.