И вот Кречинский здесь.
Все сразу всколыхнулось в памяти Ивана Ивановича, перешерстились карточки на неких неведомых микроскопических полочках, и услужливо всплыло перед ним лицо писателя Достоевского, бормочущего горячечно: «Попомните, попомните, господин Рязанов: смута им нужна, смута! Скажут другое – не верьте, не верьте! Ибо ложь! Я знаю, мне ли, многогрешному, не знать?! Муки, какие муки терплю… Ночь, шестой час пополуночи, город просыпается, а я еще не ложился – каково оно, господин Рязанов, ведомо ли вам?! Говорю об астме, эмфиземе, эпилепсии, тогда как это всего лишь проявления немочи для существа, которое принуждено – чудовищною силою воли! – отказаться от пагубных устремлений и пристрастий, кои даже ему самому кажутся ужасными… А они так не могут, им иное надобно, в крови у них оно, в крови, и крови же они хотят…»
Стало быть, жуткая идея Миллерса оказалась верною. Так не Кречинский ли и есть тот самый демонический хозяин алуки, коего так боится арап Моисей?
– Человек в городе новый, приехал… Когда же он приехал? Не был ли тут ранее?
С этим вопросом Иван Иванович обратился к полковнику. Тот развел руками:
– Не могу знать, господин Рязанов. Мой человек в стане, так сказать, здешних карбонариев сообщил, что Кречинский здесь уже вторую неделю, а бывал ли ранее и когда именно приехал на сей раз – неизвестно. Остановился он в гостинице «Империал», там же по сей день и проживает. В деньгах стеснения не имеет; вероятно, при всем еще и вооружен.
– У вас имеется «стан карбонариев»?
– Смешно так называть, конечно, – улыбнулся полковник. – Рабочие из депо, еще пара-тройка комедиантов, что от вас к нам сюда бегут, в тишь да гладь да божью благодать… Такой фигуры, как господин Вощанов-Кречинский, конечно, и не ожидалось.
Иван Иванович припомнил утренний разговор с полицмейстером и сказал:
– А говорили, у вас тут в самом деле преспокойно, разве что медведь-людоед умы смущает.
– Медведь – это пустое, – отмахнулся полковник, – медведем пускай Свиньин занимается, наш полицмейстер. Самое для него занятие. А я, каюсь, в самом деле прокис тут, как старый гриб на солнышке. Служил в свое время в Одессе, то ли было дело – любо-дорого глядеть. А тут только что вышивать не начал или же там розы разводить с жасминами.
Горбатов выбрал в вазе сушку, громко раскусил, допил одним крупным глотком чай и, утерев свою клочковатую лысину платком, сказал:
– Раз не желаете отобедать, может быть, продолжим разговор в более прохладном месте? Уж больно здесь припекает. Я вам и расскажу о Кречинском, а вы, буде появится такое желание, можете даже сходить на него посмотреть. К обеду поспеете, по господину Кречинскому можно часы проверять.