— Он этого не хотел. В письме об этом ясно сказано.
— О чем там ясно сказано? — резко спросил голос. — Неужели он мог рассчитывать, что вы, детектив, выкинете это письмо и спокойно проживете остаток жизни в неведении?
— А почему нет?
— Послушайте, Хавьер, я, так и быть, подскажу вам. Этим письмом отец велит вам прочитать дневники. Зачем ему это понадобилось?
— Чтобы… чтобы я разделил с ним муки его злосчастной жизни?
— Это что, фраза из какого-нибудь фильма? Из слащавой голливудской мелодрамки? — насмешливо поинтересовался голос. — Избавьте меня от подобной чепухи, Хавьер. Итак, скажите мне, зачем… сейчас я разговариваю, как ваш отец с Сальгадо… зачем ему понадобилось, чтобы вы прочли эти дневники?
— Может, чтобы я возненавидел его?
— Вы умиляете меня, Хавьер. Зачем ему было превозносить ваш профессиональный талант и говорить, что он пригодится для поисков изъятых частей дневника?
Хавьер яростно гнал от себя вспыхнувшую в мозгу мысль. Даже теперь он отчаянно цеплялся за то единственное, что у него оставалось — веру в любовь отца, сопровождавшую его в течение сорока трех лет жизни. Даже в любви подлеца тяжело разувериться.
— Я немного помогу тебе, Хавьер, — сказал Серхио. — Я не стану читать тебе все подряд… только ключевые эпизоды. Ты готов?
«7 апреля 1963 года, Нью-Йорк
По дороге в Нью-Йорк Сальгадо предложил мне, прежде чем выставить последнюю Фальконову «ню», опубликовать мои дневники. Меня разобрал нервный смех. Какое бы это было фантастическое разоблачение! Я хохотал, будто заходясь икотой. Эту идею ему наверняка внушила Мерседес. Я видел, как они о чем-то шушукались, и М. уже несколько раз пугала меня, подкрадываясь сзади, когда мне приспичивало опорожнить душу. (У нее есть пара очень мягких и бесшумных золотых сандалет, и мне придется теперь разбрасывать вокруг ореховую скорлупу, чтобы слышать, как она подходит.) Я ответил Сальгадо категорическим «нет», что его еще больше возбудило.
31 декабря 1963 года, Танжер
Мое легкомыслие все изменило. Вчера мы с М. были в мастерской. Дети играли на улице и до того увлеклись, что принялись носиться так, будто они уже на пляже, на мягком песке. Хавьер, не желавший отставать от старших, упал и расшиб голову. Кровь залила ему лицо. Я выбежал из мастерской, запихнул его в машину и отвез прямо в больницу, где ему наложили несколько швов. Вернувшись в мастерскую, я заметил, что что-то не так.
Что же изменилось? Мы по-прежнему муж и жена, живем в том же доме, и сегодня вечером, в канун Нового года, у нас соберутся гости.
Когда я приехал из больницы, М. не спросила меня о Хавьере, который остался дома с нянькой. Она стояла на балконе, глядя на меня как на дикого волка-одиночку. Я направился к ней, рассказывая о Хавьере — чтобы прощупать почву. Она, ловко проскользнув мимо меня, скрылась в комнате. Я бросил ей вслед, что он дома и хочет ее видеть. Она буквально рванулась к двери. Домой мы ехали в ледяном молчании с Пако и Мануэлей, боровшимися на заднем сиденье. Она сразу поднялась наверх, а я укрылся у себя в кабинете.