Джейн, Мику и Хосе посвящается
L'art, c'est le vice.
On ne l'epouse legitimement, on le viole.
Искусство порочно.
С ним не вступаешь в законный брак,
им грубо овладеваешь.
Эдгар Дега
— Смотри, — приказал голос.
Но он не мог. Зрелище было непереносимое, именно для него. Оно пробуждало нечто, засевшее в том уголке его мозга, который посылал бы ярко-красный сигнал на экран томографа, если бы ему просвечивали череп во сне; нечто, таившееся в той извилине его умственного лабиринта, которую человек, далекий от медицины, назвал бы зоной «темных видений». Это была опасная зона — ее следовало огородить, завалить чем ни попадя, заколотить гвоздями, обмотать цепями, запереть на амбарный замок, а ключ забросить в самое глубокое озеро. Это был смертельный ужас, превращавший его, крепкого мосластого мужика, в голого дрожащего мальчугана с опревшей попой, вжавшегося личиком в темный, жесткий спасительный угол и писающего на свои и без того разъеденные мочой ножки.
Он не хотел видеть. Не мог.
Телевизор вдруг вновь переключился на старый фильм. Он услышал голоса испанских дублеров. Вот на это он бы не прочь посмотреть. На мимику и артикуляцию Джеймса Кегни, до смешного не соответствующую тому, что он произносит.
Пленка в видеоплеере с жужжанием перемоталась к началу и, щелкнув, остановилась. Казалось, весь небосвод навалился ему на затылок. Дурнота? Или хуже? Его окатила волна прошлого. Горло сдавило, губы затряслись, чеканная испанская речь Джеймса Кегни стала противно дребезжащей. Он поджал пальцы босых ног и вцепился в подлокотники, еще сильнее раня истерзанные запястья проводом, которым был привязан к креслу. Его глаза наполнились слезами, и все вокруг заволоклось туманом.
— Поплачь на сон грядущий, — произнес голос.
Сон грядущий? Его мозг напряженно заработал. Он глухо кашлянул, давясь засунутыми в рот носками. Что означает «сон грядущий»? Смерть? Умереть, пожалуй, было бы лучше, чем выносить все это. Грядет сон. Глубокий, черный, вечный.
— Давай-ка попробуй еще раз… постарайся посмотреть. Не посмотрев, не увидишь, — прошипел голос прямо ему в ухо.
Световой индикатор воспроизведения вспыхнул красным. Он затряс головой и крепко зажмурился, когда голос Джеймса Кегни утонул в бешеном хохоте, в буйной россыпи взвизгов маленького мальчика. Ведь это был хохот, правда? Он принялся вертеть шеей, будто пытаясь отделаться от терзавшего его звука, в котором категорически не желал узнавать крика боли, мучительной, пронизывающей боли. Потом пошли всхлипы — свидетельство беспомощности, ужасного бессилия, как после щекотки… или после пытки? Всхлипы. Частое дыхание. Облегчение.