– Это правда? – сказала она.
До Потемкина долетело ее дыхание.
– А ты не знаешь? – усмехнулся Потемкин. – Иезуиты будут счастливы утопить Орден госпитальеров. Там уже само завертелось – патер Грубер ждать не стал. Чуть рыцаря мне, кстати, не угробили на набережной: моему человеку едва вмешаться не пришлось… И тебе урок: в большой политике нет друзей. В большой политике есть только враги… – горько закончил он.
Екатерина все смотрела на лицо светлейшего, быстро перебегая взглядом от детали к детали… Женщине нужно от мужчины так много, что практически ничего не нужно.
– Только враги… – тихо повторила Екатерина.
Царица и Потемкин смотрели друг на друга. Словно, рассуждая о постороннем, заговорили вдруг о своем.
– А иезуиты поверят рыцарю, – растерянно докончил Потемкин.
– Да, – сказала Екатерина. – По той же причине. Как бишь его зовут?
– Патер Грубер, – отозвался князь.
– Нет, его зовут Гриша. Мужа зовут Гриша… – нежно и задумчиво продолжала Екатерина. – А вовсе не Платон. Ну а ее?
– А ее зовут Магда! – смутившись, отвел глаза светлейший князь.
Екатерина рассмеялась. Смех любимой женщины – единственное, что остается мужчине, когда ему ничего не остается.
– Тюша, я попросил Куракина перенести отпуск. Думаю, не откажет. – Павел Мартынович установился в ногах у жены, восхищенно и вместе искательно глядя на нее сверху вниз – так, как обычно глядят снизу вверх.
После той памятной ночи в день отъезда Джулио из Неаполя Екатерина Васильевна стала иногда с интересом всматриваться в мужа. Он чувствовал на себе эти по-новому изучающие взгляды, но не знал, радоваться им или огорчаться.
– Да? – рассеянно отозвалась Катя.
Она полулежала на канапе – руки полукругом под голову. Няня, баба Нюня, рассказывала сказку, где главными героями выступали Кащей Бессмертный, Сивка-бурка и Финист – ясный сокол одновременно.
Русский человек представляет себе канапе почему-то гораздо лучше других предметов мебели. Лилейно откинутый боковой лепесток задевает в душе струны, недоступные для раскладных диванов и полутораспальных произведений из ДСП. Зато если на последних легко вообразишь себя с книгой, то на канапе, по мнению русского человека, производятся исключительно легкомысленные действия. На канапе не станешь обдумывать теорему или сочинять пародию на исторический роман. Между тем именно на канапе Вольтеру во сне явился "Макромегас", а Руссо в "Исповеди" признается: если графически изобразить теорию "Общественного договора", то рисунок в общих чертах будет напоминать добротное канапе.
Однако русского человека "Макромегасом" не возьмешь. Репутация канапе устанавливается у него как-то с раннего детства. И производит чисто национальную смесь чувств, именно – ностальгии с ненавистью.