Руин сидел у окна и писал – как всегда по утрам, с тех пор, как уличил своего секретаря в нечистой игре и был вынужден казнить его в назидание всем остальным. Казни в Провале воспринимались как нечто само собой разумеющееся, особенно если казненный был виноват хоть в чем-нибудь. Правителей, пожалуй, даже уважали за суровость, и Руин знал, что если будет воздерживаться от строгих мер, его попросту перестанут принимать всерьез.
Он знал, что сумеет удержаться на грани допустимого и не стать таким, каким был отец. То, что случилось с ним двадцать лет назад, заставило его по-другому взглянуть на себя и окружающий мир. Свою душу он научился воспринимать, как нечто материальное, иногда ослабленное, иногда страдающее своими странными и необъяснимыми болезнями. С тех пор, как вернувшемуся из-за грани Вселенной Руину пришлось заново учиться любить и ненавидеть, наслаждаться и мучиться, Арман привык смотреть на себя со стороны, оценивая не только поступки, но и желания, побуждения. Первое время он жил лишь памятью о чувствах. Это было нелегко.
Потом привык, и то, что ему приходилось изображать, стало получаться само. Правда, потребовалось не меньше пяти лет, прежде чем Руин снова начал чувствовать себя человеком, а не плохо сотворенным зомби. За это время в Провале он успел получить репутацию несгибаемого и сурового правителя, которого нельзя обмануть, который держит вожжи власти железной рукой. Это не совсем соответствовало действительности, поскольку с обязанностью править целым миром молодой человек столкнулся впервые (отец не предполагал, что ему может наследовать предпоследний сын, потому никогда ничему его не учил).
Но, как бы там ни было, репутация сыграла Руину на руку. Пока он еще только осваивал науку управлять, подданные опасались его холодного взгляда, немногословности и каменного лица. А потом, когда, осознав, что головы пока не летят, словно камни в лавине, беспокойные представители знати стали искать собственную выгоду, правитель уже сориентировался. Он понимал, что излишняя мягкость станет его смертным приговором, но и зверствовать зря тоже не стоило – это было чревато заговором.
Руин хотел жить спокойно – и ради себя, и ради жены, и ради детей. Рэондо, которого Катрина родила почти двадцать лет назад, уже вымахал в стройного крепкого парня, он охотно помогал отцу, веселился на балах, охотился и заигрывал со служанками. Глядя на него, правитель часто думал, что и сам вырос бы таким, если б ему тоже повезло с семьей и детством. О беде, случившейся с ним до рождения, Рэондо, конечно, ничего не мог помнить, а потому можно было сказать, что его жизнь пока еще ничто не успело омрачить.