Нет, у меня просто не хватало сил идти по этой улице, как не хватает сил у осужденного пройти последние метры до эшафота. Я поспешно свернул в переулок, потом в другой. Лишь бы подальше отсюда, подальше от дома, где так неожиданно был разрублен клубок, в который сплелись судьбы пяти человек. Я не шел — бежал, размахивая руками и бормоча что-то про эти судьбы. Встречные провожали меня странными взглядами. Я чувствовал эти взгляды спиной и невольно спотыкался.
Выручил троллейбус. Он внезапно возник у кромки тротуара, и я кинулся в его двери, будто там ждало избавление. И действительно, как только машина тронулась, я сразу успокоился. Народу было много. Меня тискали, давили, просили передать на билет, и ощущение, что я растворен в толпе, окутывало призрачным облаком безопасности.
Но чем дальше двигался троллейбус, тем больше пустел. Я стоял на задней площадке, и пассажиры проходили и проходили мимо, исчезая за вечерними стеклами. Когда осталось всего несколько человек, я не выдержал и, подчиняясь внезапному импульсу, выпрыгнул на тротуар.
Около огромного, сверкающего огнями здания в форме раскрытой книги стояла толпа, по большей части молодежь. Наиболее нетерпеливые парочки тискались у всех на глазах, остальные чего-то ждали. Я забился в самую середину и тоже ждал, не зная чего, лишь бы не быть на открытом месте. Потом двери медленно разошлись, все куда-то двинулись, и я со всеми. И, только споткнувшись о ступеньки, я поднял голову и прочитал полыхающую в ультрамариновом небе надпись: «Арбат». Сколько раз я гулял в этом ресторане: почему-то приезжающие из провинции директора заводов предпочитали приглашать министерское начальство именно сюда, где все подавляло безвкусной помпезностью. Вот, значит, куда я бессознательно стремился в толпу, в шум, в музыку, ввино…
Мне повезло: достался столик в самом углу, у окна. Правда, за стеклами сновали люди, но теперь это меня не беспокоило: все-таки между нами была хоть и призрачная, но преграда. Я тянул коньяк, почти не закусывая, пока перестал отличать полуголых танцовщиц варьете от их затянутых в трико партнеров. Потом напротив меня неизвестно как оказалась некая особа, на которой платья было еще меньше, чем на танцовщице, а прическа… Что-то знакомое. Ну да, Женя Левина пришла недавно на работу с такой прической и объявила, что сейчас это — самое, самое. А называется… Я напряг память. Точно: «Я упала с самосвала, тормозила головой». И лицо этой особы было мне смутно знакомо, где-то я определенно ее видел. Такое холеное лицо, капризное. Я пытался выяснить, где мы встречались, но язык у меня заплетался, и никак не удавалось связать слова в толковую фразу. А женщина была чем-то встревожена, что-то пыталась у меня узнать, очень важное для нее, и в гневном отчаянии стучала по столу кулаками. Почему-то меня это очень смешило. Потом она исчезла, а меня будто током ударил ее взгляд, который она бросила, уже отходя от столика, — поток презрения. Я выпил еще немного и сам не знаю, как очутился в вестибюле. Швейцар ласково придерживал меня за плечи и уговаривал быть паинькой, идти домой. И я потащился домой, держась для верности поближе к стенам и распевая на все лады прилипшую почему-то фразу «Шерше ля фам, мистер Шерлок Холмс, шерше ля фам».