– Луиш, необходимо подписать протокол опознания, – напомнил мне инспектор.
– Да. Да, конечно. Я подтверждаю. Это Виктория Юрьевна Чумаченко. Прибыла с нами из Москвы. Возраст мне неизвестен. Около двадцати лет. – И это было все о ней.
Прежде чем перейти к дальнейшему повествованию, уже с двумя покойниками на руках, я теперь, именно в этом трагичном месте, сделаю небольшой перерыв для следующего лирического отступления. Потому что, если рассказывать по порядку, можно окончательно утопить моих слушателей в хаосе грядущих затем сплошной чередой кошмарных событий. И еще потому, что каждое мое слово имеет непосредственное отношение к делу. Иначе сложно окажется разобраться во всей этой истории и судить о роли, которую я по собственной воле возложил на себя.
А начать я желал бы с повести о нашей с Никой Пряничниковым дружбе, что стала совсем иной по смыслу и образу после свадьбы Ташки и Тошки Ливадиных. Это было в пору Никиных метаний из одного института в другой, поисков им какого-то, лишь ему подходящего дела, и как всегда, Никита, занятый более внешним, обманчивым видом вещей, не знал, что начинать ему следовало с самого себя. Тогда и сложились у нас особенные отношения, которые мне легче всего обозначить прямой «прихожанин – проповедник». Учитель и послушный ему ученик здесь не подошло бы, потому что не отразило бы целиком картину наших дружеских общений. Ника будущую специальность, одну или другую, всегда избирал себе технического свойства, желая иметь дело с мертвыми предметами, а не с текущими процессами живых организмов, как, скажем, юристы, биохимики или врачи любого профиля. Это и роднило отчасти нас еще больше. Почему так? А оттого, что и я предпочитал для своих занятий уже омертвевшие части человеческого бытия, останки языковой истории, своеобразные памятники культуры, давно покинутые большинством людей за их кажущейся ненадобностью. Латынь, в основном используемая схоластами, и древнегреческий, эпохи упадка эллинистического мира, – вот что занимало меня тогда и что составляет род моей профессиональной деятельности ныне. Но все же мой мир лежал в плоскости более высокой, чем у Ники, и оттуда видно вокруг было лучше.
Однако это совсем не значит, что я и Ника находились в подобии изоляции или получались замкнуты друг на друга. Жизнь кипела, и мы варились в ней. В том самом студенческом котле, чье очарование доступно человеку лишь единственный раз, пока силы его молодости еще превышают некий пограничный порог разумности. Где говорят зачастую больше, чем делают, но и слово приравнено к поступку и неотличимо от него. Где восхищаться или критиковать Орлова, Дудинцева и Довлатова – все равно что состоять на равной ноге в соавторстве, сочувствовать Сахарову – все равно что страдать вместе с ученым в его нижегородской ссылке, сожалеть о крахе афганской кампании – все равно что лично погибать где-то под Кандагаром. И таким образом, все, что ты воображаешь и произносишь вслух, непременно делается частью реальности. И определяет дальнейшую судьбу.