От моего пристального взгляда не могло укрыться заостренное внимание ветдиагностов к лептоспирозу и трихомонадному вагиниту. Разумеется, как пытливый аналитик, я обязан был поинтересоваться столь настораживающей преференцией. Поэтому, стараясь не выдать своего волнения, я вежливо заметил ветеринару, что…
— Всё это — сплошной бред душевнобольной инфузории!.. — внезапно раздался у меня за спиной чей-то едкий голос. Что-то мне подсказывало, что я уже много раз его где-то слышал. — Всё, что ты здесь нагородил про чиновников и борьбу с ними, можешь растереть и забыть, — резюмировал голос.
Узнавание проходило крайне болезненно. Сами войдите в мое положение. Вы так связно вроде бы всё излагаете, и вдруг появляется некто и ничтоже сумняшеся заявляет, что вы абсолютно ничего не смыслите в рассматриваемом предмете обсуждения. Ну, согласитесь, — ведь крайне обидно! Да и потом, приятно вам будет, если кто-то непрошенным гостем вломится к вам в душу, напоминая своим присутствием о совершенных вами прегрешениях и пробуждая муки почти успокоившейся совести, которую и без того не просто было удерживать в узде, отчего приходилось осаживать ее целыми стаканами?
— А тебя-то каким ветром занесло в вендиспансер?… Фу ты, черт! Совсем зарапортовался с этим трихомонадным вагинитом… Ты-то как очутился в ветлечебнице? — с удивлением спросил я. — Хотя нет, что я говорю! Ветлечебница была гораздо раньше. Где это мы сейчас с тобой? А, черт, кругом одно море, не разберешь. Ну, неважно. Ты-то как здесь оказался? Ведь ты же отправился в 40-летнее странствие по Аравийской пустыне к земле Обетованной?
— Понимаешь, — смущенно произнес он, — с моей азиатской устроенностью, особенно при виде бескрайних и необитаемых просторов, я совершенно потерял голову, забыв про то, где и с кем я нахожусь, а главное — про шабат. Ну вот как ты только что. А уж после того как законспектированные со слов Моисея десять заветных Божьих заповедей ярким светом озарили потемки моей души, я вообще пришел в такой неописуемый восторг, что полностью утратил контроль над собой. И ведь не мудрено — мне же открылись глубинные тайны благонравия! Потом я кое-как сумел взять себя в руки, и в наказание за потерю самообладания решил начать изучение Божьих предписаний с наиболее тяжело дававшейся мне заповеди, седьмой, — «не прелюбодействуй». После многократных повторений, когда я наконец заучил наизусть данный постулат, я вновь потерял хладнокровие, поскольку мне почему-то вздумалось отпраздновать это событие разведением священного огня, — и надо же! в нарушение четвертой заповеди, как на грех, точно в благословенную субботу! — за что, под угрозой побиения камнями, меня в одночасье поперли из кочевой орды… ай, шайтан… прошу прощения — из странствующей общины. — Он сделал долгую паузу и глубокомысленно довершил свой рассказ: — И вот теперь я снова с тобой, мой европейский друг, Михуил.