— А то как же — конечно, почувствовал! Как я мог не почувствовать? Хотя, если честно признаться, кое-что мне всё же не совсем понятно.
— Например?
— Ну, например, — чего бы братии между делом забор не поставить да пни не выкорчевать?
— Эх, не о том ты говоришь. Я тебя, дурака, для чего сюда привел?
— И в самом деле — для чего?
— А чтобы ты увидел всё это и ушел отсюда ободренный и освеженный, подобно тому, как мутная волна, прибиваясь к прибрежной скале, отлагает от себя примесь, захваченную в неопрятном месте, и бежит далее светлой и прозрачной струей.
— Это ты красиво сказал. Сам придумал или вычитал где?
— Сам, конечно… ну… то есть не совсем… как бы сказать… короче — это всё тот же историк. Но я разделяю.
Слушая доносящееся из церкви молитвенное песнопение, я почувствовал, как во мне разгорается волчий аппетит. С чего бы это? Уж не причина ли тому — странным образом возникшая ассоциация с домкомовским хоралом в Калабуховском доме, что сопровождал обильную вечернюю трапезу Филиппа Филипповича и доктора Борменталя. Видимо, из-за сильного чувства голода у меня возникла острая форма амнезии, ибо, сколько я ни старался, я никак не мог вспомнить, о чем же беседовали эти почтенные господа, но вот по части того, что они кушали… В ту же секунду у меня предательски засосало под ложечкой. Так, только спокойно, как и подобает философу, с холодной отстраненностью, без всяких там слюновыделений. Начнем по порядку: закуски для не дорезанных большевиками помещиков — ломтики тонко нарезанной семги, кусок сыра со слезой, в обложенной снегом серебряной кадушке — икра (не берусь утверждать какая — зернистая или паюсная), в дополнение к холодным закускам — маринованные угри; теперь закуски, которыми оперирует мало-мальски уважающий себя человек, — московская горячая (интересно, что бы это могло быть? кулебяка? расстегай? форшмак?…), раки на пару; далее — суп (хочу надеяться, что это была сборная мясная солянка, само собой, с каперсами); потом — ростбиф с кровью и осетрина, должно быть, отварная, впрочем, почему бы и не жареная, а еще лучше — запеченная под луковым соусом с шампиньонами; наконец, вина, и венец стола — обыкновенная русская водка. Ничего, кажется, не упустил? Ах да, в довершение обеда — дорогие сигары. Чтобы мысленно переварить всё это пиршество, мне пришлось закурить.
Но вот прозвучали три удара в малое било, и монахи с пением псалма вышли из церкви. И тут их взору открылась следующая картина: на пеньках в непотребных одеждах сидят два ужасно похожих друг на друга человека, только один в новомодной рясе и с бородой, а другой в коротких штанах и с маленькой птичкой на шее, и уже в обратном порядке — один, подобно скомороху, забавно пускает дым изо рта, а другой, будто бы тоже бродячий комедиант, смачно поплевывает себе на пальцы и прямо на глазах ошеломленных иноков ловко прилаживает к подбородку непонятно как оторвавшуюся бороду. От такого зрелища у ребят шары полезли на лоб, и они непроизвольно попятились, когда же тревога помаленьку улеглась, они вновь осторожно приблизились и обступили нас уже плотным кольцом. Сначала робко, а потом взахлеб и наперебой монахи принялись расспрашивать нас о том, кто мы и откуда, и что это за диковинные предметы у меня на шее и в руках, указывая округленными глазами на бабочку, зажигалку и пачку сигарет. Я едва успевал отвечать, что мы, мол, пришельцы из будущего, находимся здесь проездом, пришли повидаться с преподобным старцем, а эти необычные на первый взгляд вещи служат для торжественного выхода в свет и курения благовонного фимиама, пусть и наперекор строжайшим предупреждениям Минздрава.