Фирма росла, популярность ее ширилась, а времена менялись. Пришлось изменить и название на более соответствующее моменту. И стали мы «Фиестой» с девизом «Праздник всегда с тобой». Попользовались стариной Хэмом от души. Работы прибавилось, и зарабатывали мы все лучше и лучше. Алка на оформлении торжеств даже имя себе сделала. В определенных, конечно, кругах. Теперь она громко именовалась дизайнером и, помимо нашей фирмы, неплохо подрабатывала созданием интерьеров.
Вова ее тоже неожиданно пошел в гору. То ли ему, глядя на жену, стало завидно, то ли вся его поза объяснялась тем, что ему просто никто как следует не предлагал изменить принципам, то ли помогло стечение обстоятельств, но из позы он наконец вышел, и притом кардинально.
Однажды ему заказал свой портрет новый русский. Вова ответил, что, пожалуй, согласится, ибо модель ему интересна как тип. Сказал он это, впрочем, не самому новому русскому, а Алле. Тип был совершенно стандартный. Из тех, которых называют «кошелек с ушками при длинноногой модели-блондинке». Портрет Вова написал комплиментарный. Кошелек, прослезившись от умиления, молвил нечто вроде того, что жаль, мама его уже умерла и никогда сына таким не увидит, вслед за чем одарил Вову щедрым гонораром, а также широко пропиарил его среди всех своих знакомых, которые тоже возжаждали быть запечатленными маслом на крупноформатном холсте. Наш великий художник от новых заказов не отказался. В его художественной натуре вдруг пробудился интерес к богатым заказчикам как «образам современной действительности».
Не удержавшись, я однажды ехидно осведомилась:
— Вова, а как же высокое творчество?
— Не продается вдохновенье, а картина запросто, — весело подмигнул он мне.
Теперь Алка могла бы не работать. Однако и сидеть дома ей было незачем. Дети выросли, а сама она уже чувствовала себя состоявшимся человеком, и ей совершенно не улыбалось превращаться в мужнину жену.
— Вот еще, копейки у него клянчить. Сама заработаю на что мне надо. И потом, черт его знает, вдруг ему снова с кем-нибудь приспичит сельское хозяйство или еще что-нибудь там поднимать. В этом возрасте у мужиков седина в бороду, бес в ребро.
— Опять отклоняется? — спросила я.
— Пока нет, — подруга суеверно постучала костяшками пальцев по деревянной столешнице. — Но кто его знает. Нет уж, Глафира, буду продолжать трудиться. Я во вкус вошла.
Утром в день Лизиной свадьбы я с трудом встала. Убегалась накануне, и с Сашкой мы далеко за полночь засиделись. Да еще ели и чай пили, что утром не замедлило сказаться на моей физиономии. Ну почему так несправедливо? Когда тебе двадцать, всю ночь напролет можно сидеть, есть, пить, и утром ты как огурчик. А в сорок пять, хоть баба и ягодка опять, однако сильно помятая. И если хочешь хорошо выглядеть, приходится тратить массу времени на реанимацию.