Другая история Московского царства. От основания Москвы до раскола (Калюжный, Кеслер) - страница 27

На первую страницу

В составе летописных сводов создавались и бесценные литературные шедевры. Литература развивалась в ходе создания исторических летописей. «Житие Бориса и Глеба» и других русских святых, «Поучение Владимира Мономаха», «Русская правда», «Повесть об убиении Андрея Боголюбского», «Сказание о Мамаевом побоище», «Хождение за три моря Афанасия Никитина» и другие произведения неотрывны от летописного свода; с другой стороны, точно также сами летописи являются литературными произведениями. «Русские летописи» и «древнерусская литература» — звенья одной цепи. Но в восприятии потомков эти «звенья» зачастую не воспринимались в единстве. Валерий Дёмин пишет:

«Литературоведы XIX и особенно XX века, преследующие собственную узкоспециальную цель, приучали читателя воспринимать шедевры русской духовности, вкропленные в летописи, как обособленные. Их публикациями заполнены все современные изборники и собрания, создавая иллюзию какого-то особого и самостоятельного литературного процесса, протекавшего на протяжении почти что семи столетий. Но это — обман и самообман! Не говоря уж о том, что искусственно расчленяются сами летописи — современные читатели теряют ориентацию и перестают понимать истоки культуры собственного народа в её органической целостности и реальной последовательности».

Так мало того. Ведь зачастую невозможно понять, что в летописях — «литература», а что — «историческая истина».

У лукоморья дуб зелёный,
Златая цепь на дубе том.
И днём и ночью кот учёный
Всё ходит по цепи кругом.
Идёт направо — песнь заводит,
Налево — сказку говорит.
Там чудеса, там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит.
Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей;
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей.
Там лес и дол видений полны.
Там на заре прихлынут волны
На брег песчаный и пустой —
И тридцать витязей прекрасных
Тотчас из волн выходят ясных
И с ними дядька их морской…
И там я был, и мёд я пил,
У моря видел дуб зелёный,
Под ним сидел, и кот учёный
Свои мне сказки говорил…

Н. А. Морозов, приведя эти строки Пушкина в начале одной из глав своей книги «Азиатские Христы», писал:

«…Предисловие Пушкина к его поэме „Руслан и Людмила“ давно следовало бы поставить эпиграфом ко всей нашей древней истории, так как при систематических поисках первоисточников её действительно старинных сообщений, мы в окончательном результате всегда добираемся до „учёного кота“, и тут наши поиски приостанавливаются. А содержание первичного кошачьего рассказа всегда бывает, как и в поэме Пушкина, и с русалками на ветвях, и с тридцатью морскими богатырями, которых насильно приходится отлуплять от остальной более правдоподобной части сообщения. Но ведь и из „Руслана и Людмилы“ Пушкина можно сделать исторических личностей, выбросив из неё все куплеты с неправдоподобными сообщениями, и оставив лишь одно правдоподобное».

Следующая страница