— Нравится? Я в прошлом месяце купил на частном аукционе.
— Кресло? — Анна вдруг поняла, что все еще поглаживает бархатную спинку. — Ах, да, замечательное кресло, — согласилась она.
— Любимое кресло Генриха Восьмого, которое он унаследовал от отца. Присядьте. Очень удобно.
Узнав, что на этом самом бархате восседал зад Его Величества, Анна отдернула руку в притворно-благоговейном трепете: «Приложиться таким образом?! « Она была слиш-ком хорошо воспитана. К тому же она подумала, что кресло ветхое и вряд ли выдержит ее. Ей не хотелось начинать свою работу в Грейли-Хаусе с поломки любимой мебели хозяина дома.
— Нет, благодарю вас.
— Садитесь же! — Грейли шагнул к ней. — Оно и двоих выдержит. Его делали в те времена, когда на первом месте была надежность, а только потом стиль.
Кресло и в самом деле выглядело прочным. Прочнее, по крайней мере, своих собратьев, украшающих ныне многочисленные салоны и гостиные Лондона. Анна посмотрела на графа, и их глаза встретились.
— Я боюсь сломать его, — призналась она.
— Сколько же вы весите? — недвусмысленно спросил граф Грейли.
— Мой вес не имеет никакого отношения к моим обязанностям, которые я хотела бы с вами оговорить. Похоже, вы не понимаете.
— Понимаю. Не хуже вашего. — Он бесцеремонно окинул взглядом ее фигуру. — Где-то около восьми стоунов[1], не так ли?
Анна пришла в негодование:
— Я не собираюсь с вами это обсуждать! Наш разговор сугубо деловой.
При этом она подумала: «Как же, деловой! Словно зубы рвать или ехать в упряжке отвратительно пахнущих лошадей». Правая бровь графа насмешливо взлетела вверх.
— Тогда девять стоунов. Наверняка. — Он бесцеремонно уселся в кресло. — Пустяки. Видите? Я вешу больше вашего, а оно даже не скрипит.
Скрестив руки на груди, он с видом победителя смотрел на нее — глаза в глаза, на одном уровне, так близко, что Анна видела, как его длинные густые ресницы («такие же, как у Сары», — пронеслось у нее в голове) переплетаются в углах глаз. У нее замерло сердце.
«Боже, я теряю голову, — подумала она. — Принять горячую ванну, плотно пообедать и не думать ни о длине его ресниц, ни о форме его рта, ни, тем более, о том, какими глубокими могут быть его глаза и какие у него ноги».
Граф встал и указал на кресло.
— Садитесь!
Теперь, к счастью, его глаза не были так близко. Зато она могла обозревать его великолепную шею и даже коснуться ее. (Анна представила, как она медленно проводит пальцем по его горлу, доходит до волевого подбородка, затем снова вниз, к его широкой груди.) Ужаснувшись собственной порочности, Анна обреченно села в кресло. К ее удивлению, кресло действительно оказалось удобным, а толстое сиденье было даже мягче, чем она ожидала.