– А чего рассказывать? Схватили меня по вашей наводке опоновцы, посадили… Кстати, большой привет от Федула…
Хоменко не отреагировал, а я продолжал:
– Чрезвычайно приятнейший человек, мы с ним так мило провели время в беседах об экспрессионизме…
– Чокнулся на этом… Палач-интеллектуал, – хмыкнул Хоменко. – Ну и что потом?
– Ну а потом у них попойка была – Федул отвальную делал, его в Кишинев забирают на повышение. И вот приходит ко мне в камеру с бутылью вина, налил, выпили вместе, а потом и говорит: «Я тебя прощаю – иди к едрене фене». Ну я и пошел.
– Ведь врешь, подлец!
– Не знаю, может, если бы он не так сильно нарезался, то вряд ли отпустил. Но он счастлив был, что уезжает в Кишинев, все повторял: «Наконец-то я ушел из этой сраной бригады!»
Замечание насчет бригады повергло Хоменко в глубокие сомнения.
– Нажрался, говоришь? – покачал он головой. – Свинья интеллигентствующая.
– А вы как будто и не рады, что он меня отпустил? – сыграл я под валенка.
– Я счастлив, – ответил Хоменко и, повернувшись, смерил ледяным взглядом. – В твоей истории, погранец, еще много неясного. В общем, хреново, брат…
Что-то за эти дни изменилось в Хоменко: то ли сомнения грызли его, то ли попал в полосу неприятностей, но будто что-то треснуло в монолитной самоуверенности комбата, он хмурился, обкусывая заусенцы. Подручные тоже помалкивали, Глухонемой не тыкал мне локтем в печень, призадумался и лишь иногда по-бычьи шевелил похожей на булыжник челюстью. Желтоус тяжко выдыхал что-то вроде «тпру-у», отравляя салон перегноем из своего желудка.
– Ну и вонища, – сказал я.
– А у тебя такой вид, будто ты из задницы вылез, – парировал Желтоус.
– А ты сам как задница, – продолжил я тему. – С большой буквы «Ж».
– Заткнись, – не поворачиваясь, произнес Хоменко.
Мы миновали мост, въехали в замечательный город Бендеры.
– Что с Корытовым? – задал я вопрос, который меня мучил.
– Жив твой Корытов, зацепили немного, – ответил Хоменко.
Из чего я понял: если комбат не врет – сразу меня не расстреляют.
Я ловил взгляды юных бендеровок, нет, пожалуй, бендерчанок, их взоры тоже скользили по моему лицу, отросшей щетине, всклокоченной шевелюре, не оставляя ни единой эмоциональной искорки: «Вот едут в "Волге" пять битюгов, ну и пусть себе едут, раздуваясь от важности».
Потом мы миновали Григориополь, и старушки по-прежнему сидели на скамеечках, преграждая своими дряблыми телами путь отхода двум бронетранспортерам 14-й армии с российскими флагами на башнях. Солдатиков кормили – и они не торопились – все в норме, защитим!
Промчались мимо придорожной статуи юного пионера, которую я приметил еще в прошлый раз. У героя отшибли в перестрелке горн, но он смело продолжал надувать щеки, и за эту стойкость бойцы из окопа подарили ему настоящую каску.