Коля невольно потянулся к ней — в пространство, туда, где она стояла точно живая, но пальцы ощутили всего лишь холодную поверхность экрана. И ему стало больно оттого, что Лоча не заметила его порыва, словно была незрячей.
— Между нами пролегла черная, глухая немота, — глядя на него, говорила Лоча. — Ни ветра, ни звука… Чамино подарил мне ящичек с двумя окулярами. Когда смотришь в них, твоя Земля становится такой большой, что я вижу на ее поверхности синие моря и зеленые материки. От Рагуши я узнала, где именно лежит твой материк. Он зеленеет на полторы ладони выше холодной шапки, белеющей на Южном полюсе. Иногда мне кажется, что я действительно вижу тебя. Ты теперь совсем не похож на того Акачи, которого я знала. Лицо твое потемнело, глаза сузились, и от них до серебристых висков пролегли темные лучики… Иногда я путешествую вместе с тобой. Они так хороши, леса твоей планеты! И оттого, что они никем не тронуты, в них страшно. Мы вместе купаемся в теплых озерах, свободно ходим по дну океанов, собираем подводные травы, живем в океанских пещерах, там даже под водой значительно светлее, чем на поверхности нашего Фаэтона… Как мне хочется на Землю! — Лоча, будто опомнившись, легонько встряхнула головой, и глаза ее стали печальными. — Извини!.. Мне так много хочется тебе сказать, но мысли мои путаются, и я понимаю, что говорю вовсе не то… Если бы я могла услышать хоть одно твое слово! Но я знаю, что это невозможно… Я часто слышу упреки: зачем ты называешь себя его женой? Ты же никогда ею не была. Это всего лишь твой каприз, но ради этого каприза ты обрекла себя на вечное одиночество… Что они могут понять?… У вас там есть птицы, которых мы знаем лишь по изображениям, завезенным на Фаэтон космонавтами. Одна такая птица всегда висит перед моими глазами. Я смотрю на нее и спрашиваю себя: согласилась ли бы ты, Лоча, быть вот такой земной птицей, чтобы жить там, где твой Акачи?…
… Однажды Единый появился на моей стене горизонтов и с неожиданной добротой проговорил: «Рабыня божья! Ты пробудила во мне великую жалость. Я дам тебе в мужья своего лучшего советника». А я ответила ему: «Не жалей меня, Всевышний. Сделай меня земной каторжанкой. А не хочешь — сделай земной птицей». Но он поднял угрожающе свой сухой перст, доброта его пропала, а в голосе зазвучал металл: «Те, кого я покарал, не имеют права жить в памяти ненаказанных». Он так и сказал, словно человечество делится только на два лагеря — на тех, кого он покарал, и тех, кто еще не подвергся его каре.
… Какая я теперь счастливая! Мне уже не нужно каждую неделю ходить во Дворец, чтобы расчесывать ненавистную бороду Единого. О-о, ты не знаешь, какая это была пытка!..