В глазах Виллему блеснула решительность.
– Теперь послушай меня, ты, упрямый козел! Мой прадед вынес в суде смертельный приговор твоему прадеду за кровосмесительство. Это случилось пятьдесят лет тому назад! Как ты думаешь, есть ли смысл возвращаться к этому сейчас?
– Он сделал больше. Отнял у нас хутор.
– Неправда. Тебе хорошо это известно. Твой прадед довел до такого упадка хутор, что его пришлось пустить с молотка. К этому мой прадед не имел никакого отношения. Он разве не вернул вам Черный лес, чувствуя грех твоего прадеда перед безвинной семьей? Ваши крестьяне взяли себе хутор!
– Самое меньшее, что он смог сделать. Но мы оказались подчиненными Гростенсхольму, не забывай этого. Мы, которые раньше были свободными земледельцами. Он знал, как унизить нас.
– Ты так несправедлив по отношению к чудесному прадеду Ирмелин и моему, Дагу Мейдену, что я не в силах ответить. Подыми ногу!
– Ни за что в жизни. Убирайся!
Виллему вспыхнула, словно бочка пороха.
– Подыми ногу, обреченный идиот, – крикнула она так, что весь лес ответил ей ревом. Одновременно она подняла его ногу и рывком стянула с нее сапог. Эльдар закричал от боли и злости.
Кровь вылилась из сапога. Вся его нога была покрыта спекшейся коричнево-красной кровавой коркой.
Ирмелин принесла воды из близлежащей долины и обмыла ногу так, что они смогли увидеть рану, Эльдар больше не сопротивлялся; его оставили силы. Он лежал расслабленно на спине, стараясь переносить боли, проклиная своих спасителей.
Никлас уже несколько лет побаивался показывать кому-нибудь свои исцеляющие руки, он не хотел стать объектом паломничества и поклонения. Не желал он возлагать свои руки и на покрытые шрамами ноги Эльдара, пока девушки перевязывали его раны. Этот брюзга должен спасти себе жизнь без исцеляющих рук Никласа.
Когда кровотечение было остановлено и рана перевязана, они подняли Эльдара на ноги.
– Опирайся на меня и на Никласа, – сказала Виллему.
– К черту!
В этот момент Виллему отпустила его. Он тут же рухнул и улегся на землю, посылая ей проклятия.
Пока двое других снова поднимали его, Ирмелин сказала:
– Я тебя не видела давно.
Он зашипел, подобно капле воды, упавшей в костер.
– Неважно. Я уезжал на несколько лет.
– Провел их в тюрьме? – спросила Виллему с ехидством в голосе.
В ответ она увидела, как блеснули его узкие глаза.
– Представь себе, нет! А тебе не приходит в голову, что я должен был позаботиться о младших в семье, пока они не выросли? Вы, избалованные сопляки, о таком видимо и не слышали! Потом вынужден был вернуться домой. Туда, где служил, пришла такая нужда, что еды на всех не хватало. И что же я нашел дома? Умирающих! До которых никому не было дела.