– Возможно, это и долг хорошего подданного, но я хочу в первую очередь быть хорошим мужем, а хороший муж должен смотреть за своей женой. Я напишу его величеству и выражу наше сожаление. Я сошлюсь на плохой парижский воздух и ваше самочувствие, а завтра после мессы мы уезжаем!
Гортензия могла бы просить, кричать и прибегнуть к другим средствам, но ничто не могло заставить Армана изменить свое решение. К несчастью молодой женщины, он был абсолютным властелином в их браке. Полная отчаяния, она убежала к себе в комнату, закрылась и бросилась в объятия своей служанки Нанон.
– Он хочет держать меня взаперти, как в монастыре, – всхлипывала она. – Мы должны будем похоронить себя в этой дыре Шилли.
– Шилли – дыра? Но, мадам, это такое прекрасное поместье. И разве природа там летом не намного приятнее, чем в Париже с его вонью?
– Я ненавижу сельскую жизнь! И, кроме того, герцог делает это не из-за парижского воздуха. В действительности он боится короля, он ревнив… Эта старая борода с усами – ревнивец!
– Старая борода с усами? Но… ему всего лишь тридцать! Это еще не возраст и в конце концов это нормально, когда молодой супруг ревнует, особенно, когда у него такая красивая жена, мадам! К тому же надо признать, что у короля тоже есть определенный шарм…
Маленькая лесть, прозвучавшая в словах Нанон, возымела успех. Герцогиня в конце концов позволила увезти себя в Шилли, думая про себя, что однажды она все равно вернется в Париж!
Как бы там ни было, во время пребывания в Шилли-Мазарини она открыла для себя некоторые странные черты своего мужа.
Ревность в действительности была не единственным недостатком нового господина Мазарини. К этому добавлялась его набожность, которая была так узколоба, что можно уже было говорить о ханжестве. Кроме того, он был необычайно чопорным, что придавало его любовным излияниям, которые всегда были полны достоинства, в высшей степени причудливый характер.
Вдали от Парижа Арман дал свободу своим наклонностям, и несчастная Гортензия вскоре почувствовала себя объектом мелкой ревности, к чему примешивалось такое неистовое почитание «воли господина», что это вскоре сделало ее жизнь почти невыносимой.
Герцог установил в своем владении строгий, почти испанский режим. Герцогине разрешалось разговаривать только с женщинами. Если, по несчастью, она обменивалась со слугой несколькими словами или отдавала ему какое-либо поручение, его на следующий день увольняли.
Кроме многочисленных священников и монахов, с которыми Арман обычно общался, когда не был в армейском походе, никому из мужчин никогда не разрешалось входить в парк. Гортензия содержалась как в гареме и начала страшно тосковать.