Бонни оформила развод импульсивно, рассердившись, что Элай ушел на войну, отнял у нее магазин и довел его до плачевного состояния. Она вновь пожалела об этом и, как всегда, подумала, что поспешила.
– Элай Мак Катчен не имеет права распоряжаться мною, Форбс, – заявила она, вскинув испачканный подбородок. – Впрочем, как и любой другой.
– Зато у него есть кое-какие права на меня, Ангел, – ответил Форбс с отсутствующим видом.
– Ему не нравится, как ты управляешь заводом, – заметила Бонни. – Но поскольку мы оба в беде, нам следует поддерживать друг друга.
Форбс засмеялся. Боец по натуре, он только приветствовал бы этот скандал, не будь в нем замешана Бонни.
– Значит, ты признаешь, что попала в беду, да?
Бонни понурилась и кивнула. Она подумала о дочери, о магазине, о положении, которое занимала в Нортридже (как-никак мэр!) и почувствовала прилив решимости.
– Я не дам Элаю запугать себя, Форбс. У меня есть причины бороться с ним, и я буду бороться, клянусь Богом!
Форбс в сомнении покачал головой.
– Ты разве забыла, кто такой Элай, Бонни? Мы имеем дело не с жалким кочегаром или лесорубом, знай же, твой бывший муж – человек, подобный Вандербильду, Рокфеллеру и Астору.
– Я с ними встречалась, – фыркнула Бонни, забыв в этот момент, как не вяжутся эти слова с ее нынешним жалким видом. – Они люди как люди.
Злобно ухмыльнувшись, Форбс обнажил свои красивые зубы.
– Ну, Ангел, если ты вступаешь в игру, то и я тоже. Мы выступаем против льва, вот так-то!
Несмотря на серьезность ситуации, Бонни рассмеялась. Гордо, как королева, она прошла мимо Форбса и направилась вниз по улице к «Медному Ястребу».
– Почему ты никогда не говорил, что у тебя такая роскошная ванная? – спросила она. – Честное слово, просто грех не сказать об этом, Форбс Даррент!
Форбс казался безмерно счастливым, когда, догнав ее, пошел рядом с ней.
– Это мой единственный грех, душа моя.
Бонни внезапно охватила дрожь, но вовсе не потому, что она промокла. Она поняла: Форбс совершенно прав, Элай – один из самых могущественных людей Америки. Если его гнев не остынет и в нем не проснется доброта, он может сокрушить не только Форбса, но и ее, Бонни.
Дотти Терстон принесла Бонни платье и помогла ей привести в порядок прическу, в ее глазах светилась легкая зависть.
– Форбс еще никому не разрешал пользоваться своей ванной, – сказала она вполголоса, так как танцзал уже заполнялся шахтерами, отпускающими соленые шуточки, рабочими и овцеводами. Вскоре заиграет оркестр, и начнутся танцы. Бонни вдруг почувствовала, что боится этого вечера, как никогда прежде.