— Ну что, как? — спросил меня Коссович, выходя от маменьки.
— Умна, — говорю, — чрезвычайно умна!
Старичок покачал головой.
— Вы, — говорит, — князь, приписываете уму то, что проистекает из Премудрости Божественной…
От Бога ли, не знаю, а только, и впрямь, вещая баба.
Июля 19. Повадился я к маменьке. Думал, будет смешно, — нет, жутко. И все еще не знаю, что это, мудрость или безумие, святыня или бесовщина? А может быть, то и другое вместе! Как в Никитушкиных песенках, — слова святые, а музыка такая, что плясать бы ведьмам на шабаше. А ведь и маменькины детки пляшут, радеют под эту музыку.
— Радение есть радование, — говорит Коссович: — как бы духовный бал, в коем сердце предвкушает тот брачный пир, где ликуют девственные души. Сам царь Давид пред Кивотом Завета плясал. Пляшем и мы, яко младенцы благодатные, пивом новым упоенные, попирая ногами всю мудрость людскую с ее приличиями. И вот что скажу вам, князь, как медик: святое плясанье, движение сие, как бы в некоем духовном вальсе, укрепляет нарочито здравие телесное, ибо производит в нас такую транспирацию, после коей чувствуем себя, как детки малые, резвыми и легкими…
Так-то все так, — а жутко.
Престранную запел намедни Никитушка песенку:
На седьмом на небеси
Сам Спаситель закатал!
Ах, душки, душки, душки!
У Христа-то башмачки
Сафияненькие,
Мелкостроченные!
В словах сих, почти бессмысленных, некий священный восторг сочетался с кабацкою удалью. А у тайного советника Василия Михайловича Попова, вижу, и руки, и ноги вдруг зашевелились, задергались, — кажется, вот-вот пойдет плясать, как на Лысой горе.
И смех, и ужас напал на меня, — хлад мраза тонка, как говорят мистики.
Июля 20. Тайный советник Попов намедни при всех объявил:
— Я, маменька, имею намеренье сапоги чистить, что принимаю за совершенную волю Божью, — только стыжусь…
— Чего же ты стыдишься, дружок?
— А Прошка что скажет?
— А ты, Вася, смирись, — посоветовал Никитушка.
— Были мы в субботу в баньке с Мартыном Степанычем, — продолжал Попов: — окатились холодною водою трижды, во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. А Мартын Степаныч и говорит: «Дай, говорит, Вася, я тебя еще раз окачу». Взял шайку и во имя Святой Девы Марии вылил на меня воду, и тотчас же как бы разверзлась некая хлябь из внутреннего неба моего и чистейшею рекою всего меня потопила. И ощутил я, что Матерь Господа пременяет звездное тело души моей на лунное свое тело и в ночи Сатурна открывает свет премудрости…
И Мартын Степанович Пилецкий все это подтвердил в точности.
А с приказным, кувшинным рылом, тоже на днях было чудо.