— В Кенте, близ Лондона.
— Каких лет в Россию приехал?
— Двух лет, вместе с родителем. В тысяча восьмисотом году отец мой выписан блаженной памяти покойным государем императором Павлом Петровичем и первый основал в России суконные фабрики.
— Говорите по-английски?
— Точно так, ваше величество!
Вопрос и ответ сделаны были по-английски. «Кажется, не врет», — подумал государь.
— Что же ты хотел мне сказать?
— Я полагаю, государь, что против спокойствия России и вашего императорского величества существует заговор.
— Почему ты так полагаешь?
В первый раз, подняв глаза от бумаги, взглянул на Шервуда.
Ничего особенного: лицо как лицо; неопределенное, незначительное, без особых примет, чистое, как говорится в паспортах.
Шервуд начал рассказывать беседу двух членов Южного Тайного Общества, поручика графа Булгари и прапорщика Вадковского, подслушанную у двери, в чужой квартире, в городе Ахтырке Полтавской губернии. Вадковский предлагал конституцию. Булгари смеялся: «Для русских медведей конституция? Да ты с ума сошел! Верно, забыл, какая у нас династия, — ну куда их девать?» А Вадковский: «Как, говорит, куда девать?..»
Шервуд остановился.
— Простите, ваше величество… страшно вымолвить…
— Ничего, говори, — сказал государь, еще раз взглянув на него: лицо бледное, мокрое от пота, безжизненно, как те гипсовые маски, что снимают с покойников; только левый глаз щурится, — должно быть, в нем судорога, — как будто подмигивает. И это очень противно. «Экий хам! — вдруг подумал государь и сам удивился своему отвращению: — это потому что я знаю, что доносчик».
Опустив глаза, опять принялся за крестики, палочки, петельки.
— «Как, говорит, куда девать? — подмигнул Шервуд: — перерезать!»
Государь пожал плечами.
— Ну, что же дальше?
Он почему-то был уверен, что слово «перерезать» не было сказано.
— Когда остались мы одни, Вадковский подошел ко мне и, немного изменившись в лице, говорит: «Господин Шервуд, будьте мне другом. Я вам вверю важную тайну». — «Что касается до тайн, — говорю, — прошу не спешить: я не люблю ничего тайного». — «Нет, — говорит, — Общество наше без вас быть не должно». — «Здесь, — говорю, — не время и не место, а даю вам честное слово, что приеду к вам, где вы стоите с полком».
А на Богодуховской почтовой станции, ночью, с проезжею дамою, должно быть, его, Шервуда, любовницей, был такой разговор: «Дайте мне клятву, — сказала дама, — что никто в мире не узнает, что я вам сейчас открою». Он поклялся, а она: «Я, — говорит, — еду к брату; боюсь я за него: Бог их знает, затеяли какой-то заговор против императора, а я его очень люблю; у нас никогда такого императора не было…»