И на примере показывал, как это надо делать. Когда говорил им о сокращении службы с 25 лет на 15 или о том, что наказание палками «противно естеству человеческому», солдаты хорошо понимали его; хуже понимали, но слушали, когда он толковал им:
— Вот, ребята, скоро будет поход в Москву, где соберется вся армия, чтобы требовать от государя нового положения и облегчения для войск, ибо служба теперь чрезмерно тяжела: вас тиранят, бьют палками, занимают беспрестанными ученьями и пригонкой амуниции, а все это выдумывается вышним начальством, которое большею частью из немцев. Но о вас, так же как вообще о нижнем сословии людей, заботятся многие значительные особы и стараются о том, дабы облегчить вам жребий. Есть люди, кои сами готовы принести жизнь свою в жертву для освобождения себя, а более вас, от рабства. Если у вас духу станет, то участь ваша скоро переменится. Вам не должно унывать, но быть твердыми, и, в случае нужды, решиться умереть за свои права…
Когда же он доказывал им, что «не всякая власть от Бога», они совсем ничего не понимали.
— Точно так, ваше благородие, — соглашались неожиданно: — один Бог на небе, один царь на земле. Против царя да Бога не пойдешь!
И тут уже все слова как об стену горох. А когда опять спрашивал их:
— Пойдете, ребята, за мной, куда ни захочу?
— Куда угодно, ваше благородье! — отвечали в один голос, воображая, будто командиры задумали поход за рубеж, в Австрию, чтобы там собраться всем бывшим семеновцам, просить у царя милости, и царь непременно их помилует, возвратит в гвардию.
Доказывая, что «природа создала всех одинаковыми», Бестужев нюхал табак с фейерверкером Зюниным, целовался с вахмистром Швачкою, а тот конфузился и утирался рукавом стыдливо, как бы христосуясь.
Рядового Цыбуленко учил грамоте и долго бился с ним, пока не начал он корявыми пальцами выводить в прописи большими кривыми буквами: «Брут. Кассий. Мирабо. Лафайет. Конституция».
Иногда Голицын присутствовал на этих уроках.
— Что такое свобода? — спрашивал Бестужев.
— Свобода есть дар Божий, — отвечал Цыбуленко.
— Все ли люди свободны?
— Точно так, ваше благородие!
— Нет, малое число людей поработило большее. Свободна ли Россия?
— Никак нет, ваше благородие!
— Отчего же!
………………………………………………………………………………………
Цыбуленко молчал, краснел, потел и выпучивал глаза.
— Болван! Экий ты, братец, болван! — выходил из себя Бестужев. — Ну что мне с тобою делать?
— Виноват, ваше благородье! — вытягивался Цыбуленко во фронт и моргал глазами так, как будто хотел сказать: «отпустите душу на покаяние!»
— Ну, ступай. Видно, от тебя сегодня толку не добьешься. Приходи завтра.