Plaisir d’amour ne dure qu’un moment.
— A знаете, Голицын, мне все не верится, что сговориться нельзя. Мы ведь все-таки в главном согласны?
— Согласны, но…
— Но две параллельные линии никогда не сойдутся, так что ли?
— Или сойдутся в вечности, — возразил Голицын.
— Э, мой милый, далеко до вечности; лучше синица в руках, чем журавль в небе! — засмеялся Лунин.
Помолчал, остановился перед ним и заглянул ему в глаза пристально:
— Послушайте, Голицын, это моя последняя попытка вернуться в Общество. Я знаю, что могу быть полезен: у меня — то, чего у вас нет, — точка опоры для рычага Архимедова, которым можно мир перевернуть. Ежели есть малейшая надежда сговориться, — я ваш, и что сказал, то сделаю: на Зверя — Крест. Решайте же. Только сейчас, сейчас, а не в вечности! Да или нет?
Почти мольба была в голосе его; та слабость сильных людей, которая иногда сильнее силы их.
— Нет, Лунин. Если бы я и пошел с вами, никто не пойдет…
— Ну, что ж, на нет и суда нет. Не можем спасаться вместе, — будем погибать розно… Прощайте, Голицын! Я еду далеко.
— В Варшаву?
— Может быть и дальше. Поищу на земле себе места, а не найду, то и под землей люди живут.
— Как под землею?
— Ну да, монахи Трапистского ордена, l’ordre de la Trappe, знаете?
— Вы к ним?
— К ним, если деваться будет некуда.
— Не успеете, Лунин!
— Почему?
— У нас раньше начнется. А ведь, если начнется, вы к нам пристанете?
— Пристану. В России жить нельзя, но умирать можно… Значит, не прощайте, а до свидания… Погодите, вот еще последний вопрос, только уж очень, пожалуй, нескромный. Ну, все равно, не захотите — не ответите. Или лучше так: я первый отвечу, а вы потом. Для меня главное в жизни — любовь, любовь к Ней…
Обменялись быстрым взглядом, как сообщники, и Голицын понял, о ком он говорит.
— А для вас, Голицын, что?
— И для меня то же.
— И к вольности любовь — через Нее? — спросил Лунин.
— Да, через Нее.
Лунин молча стоял перед ним, как будто ждал чего-то.
И нелепая мысль промелькнула у Голицына: что, если опять, как давеча, он рассмеется вдруг своим странным, жутким смехом? Гусарский подполковник и рыцарь Прекрасной Дамы, заговорщик и адъютант цесаревича, друг вольности и друг иезуитов, — да, тут поневоле будешь смеяться, чтобы не быть смешным.
— Как же вы не понимаете, Голицын, почему я ушел к ним? — заговорил опять Лунин все так же серьезно и торжественно. — Ave Maria, graciae plena — эта молитва к Ней только у них. Чужбина стала мне родиной, потому что где любовь, там и родина. Я оставил веру отцов моих, я полюбил чужую больше родной, невесту — больше матери, как сказано: оставит человек отца своего и матерь свою… Не понимаете? А если понимаете, если мы оба служим Одной, любим Одну, то почему же мы разно?..