Многие приготовили клятвы, но в последнюю минуту забыли их; так же, как Бестужев, начинали и не кончали, бормотали невнятно, косноязычно.
— Клянусь любить отечество паче всего!
— Клянусь вспомоществовать вам, друзья мои, от этой святой для меня минуты!
— Клянусь быть всегда добродетельным! — пролепетал Саша с рыданием.
— Клянусь, свобода или смерть! — сказал Кузьмин, и по лицу его видно было, что как он сказал, так и будет.
А когда очередь дошла до Борисова, что-то промелькнуло в лице его, что напомнило Голицыну разговор их в Васильковской пасеке: «скажешь — и все пропадет». Не крестясь и не целуя образа, он передал его соседу, взял со стола обнаженную шпагу, поцеловал ее и произнес клятву Славян:
— Клянусь посвятить последний вздох свободе! Если же нарушу клятву, то оружие сие да обратится острием в сердце мое!
— Сохрани, спаси, помилуй, Матерь Пречистая! — повторил Голицын слова умирающей Софьи.
— Да будет един Царь на небеси и на земли — Иисус Христос! — проговорил Сергей Муравьев слова «Катехизиса».
Клятвы смешивали с возгласами:
— Да здравствует конституция!
— Да здравствует республика!
— Да погибнет различие сословий!
— Да погибнет тиран!
И все эти возгласы кончались одним:
— Умереть, умереть за свободу!
— Зачем умирать? — воскликнул Бестужев, забыв, что только что сам клялся умереть. — Отечество всегда признательно: оно щедро награждает верных сынов своих. Вы еще молоды; наградою вашею будет не смерть, а счастье и слава…
— Не надо! Не надо!
— Говоря о наградах, вы оскорбляете нас!
— Не для наград, не для славы хотим освободить Россию!
— Сражаться до последней капли крови — вот наша награда!
И обнимались, целовались, плакали.
— Скоро будем счастливы! Скоро будем счастливы! — бредил Саша.
Такая радость была в душе Голицына, как будто все уже исполнилось — исполнилось пророчество:
— Да будет один Царь на земле и на небе — Иисус Христос.