— В каком положении тело? А вот взглянуть не угодно ли, — кивнул на стол, где лежало то белое, длинное.
Шениг делал вид, что смотрит, но опять невольно зажмурил глаза и потупился.
— Говорите по-немецки?
— Говорю.
— Ну, так вот, господин офицер, генерал Дибич требует, чтобы мы кончили все в одну ночь — раз, два, три — по-военному. Но это невозможно, это против всех правил науки. Бальзамирование — дело трудное: для того, чтобы произвести его, как следует, должно погрузить все тело в спирт на несколько суток, а мы для сего и спирта не имеем в потребном количестве: скверной русской водки сколько угодно, а хорошего спирта нет, не говоря уже о прочих специях. Тут ничего достать нельзя, даже чистых простынь и полотенец. Во дворце — ни души: все разбежались. Давно ли трепетали одного взгляда его, а только что закрыл глаза, — покинули его…
— Русские свиньи! — процедил сквозь зубы Рейнгольд и засосал, зажевал свой вонючий окурок.
— Я доложу обо всем его превосходительству немедленно, — проговорил Шениг и хотел раскланяться: его все больше мутило от запаха.
— Нет, погодите, извольте сами взглянуть.
Добберт взял Шенига под руку, подвел к столу, и он должен был увидеть то, чего не хотел видеть: бесстыдно оголенное тело покойника. Хотя выражение лица очень изменилось, когда, при наложении отпиленной верхней части черепа на нижнюю, натягивали кожу с волосами, он тотчас же узнал его, — узнал, но не поверил, что это он.
С таким ученым видом, как будто читал лекцию, Добберт объяснял, как производится бальзамирование. По вскрытии вынули мозг, сердце и прочие внутренности и уложили в серебряный круглый ящик, похожий на обыкновенную жестянку из-под сахара, с крышкой и замком, почему-то называвшийся кивотом. Добберт тут же запер ящик и отдал ключ Шенигу для передачи генералу Дибичу.
— Ключик от сердца его величества, — пошутил он и спохватился, насупился, продолжал лекцию.
По удалении внутренностей, вырезали мясистые части и начали набивать образовавшиеся полости бальзамическими травами, тщательно разваренными (их-то и варил в котелке Рейнгольд с Доббертом), и забинтовывать широкими полотняными тесьмами, наподобие свивальников.
Фельдшера, возившиеся над телом, остановились на минуту, когда подошли к столу Добберт с Шенигом.
— Ну, живо, живо, господа! — прикрикнул на них Добберт. — Эй, Васильев, крепче стягивай, аккуратнее: две тысячи верст не шутка для покойника!
Фельдшера опять принялись за работу, начали бинтовать, как будто пеленать покойника.
— А посмотрите-ка, какое тело прекрасное, — сказал Добберт.