Да, с парнем не раз бывало такое и в том мире, и в этом; он только не предполагал, что подобное может произойти с Нурдом. Но вот – произошло. Ведь наверняка стоял у самого выхода, из последних сил не пуская себя наружу, и молился, упрашивал невесть кого (смутных или даже Бездонную – в такие мгновения разум не смеет препираться с надеждой): «Пусть придут затемно! Чего угодно не пожалею – хоть снова зрение отбери, только сделай так, чтоб они возвратились затемно!»
Может быть, моления и помогли. Нет, конечно, Смутные или тем более Мгла вряд ли услышали отчаянные Нурдовы просьбы. Зато их могла каким-нибудь ведовским образом услыхать Гуфа. Не потому ли она так внезапно засобиралась «в назад»? По дороге сквозь Мглу старая ведунья почти все время молчала. Леф раз-другой пробовал заговорить, но Гуфа отвечала с такой видимой неохотой, что парень оставил ее в покое (ему, кстати, самому было о чем поразмыслить). Только уже миновав каменного Пожирателя Солнц, Гуфа внезапно сказала:
– Думаешь, я понадеюсь на своего братца? Если ты впрямь так думаешь, то зря, вовсе зря. Он, конечно, великий мудрец (еще бы ему не быть мудрецом при этаком-то родстве!), вот только норов у него вроде Лардиного – в любой миг может вожжа между ног попасть. Погоди, дай только окоротить серых. Если те сумели повторить гремучее зелье, так и мы с тобою осилим. А там… Нельзя нам по-прежнему, никак нельзя – оскотинеем, вымрем. И тем, которые за Мглой, тоже нельзя, как теперь.
Она так и сказала: «Мы с тобою». И еще она сказала «те, которые за Мглой», а не «те, твои». Только Леф побоялся спросить, он даже задуматься побоялся, почему Гуфа сказала именно так.
…Нурд поднялся в очажный зал вместе с пришедшими. То есть сначала он вроде бы не собирался идти с ними, но когда Леф и ведунья уже миновали полдесятка ступеней, он вдруг окликнул снизу:
– Гуфа, ты непременно почуешь, если в Обитель заберется чужой?
Гуфа ответила: «Конечно!» – и Витязь в несколько прыжков очутился рядом. Выглядело все это так, будто он не сразу решил, оставаться или идти, но Леф слышал, как ведунья тихонько спросила:
– Что, отпустило?
– Да. – Витязь подавился сухим смешком. – Знаешь, я и не думал, будто это, которое трепыхается в груди, умеет так болеть.
Гуфа громко засопела, но не от злости, а от чего-то другого, отдавшегося странной дрожью в старухином голосе.
– Не думал! Ты, Нурд, не шути с этим. У родителя твоего тоже вот так однажды заболело, а он решил: ерунда, мол, перетерплю. Знаешь, чем кончилось? Ах, знаешь! Так чего ж ты свою боль от меня в потемках прячешь? Заскучал по родителю? Зря! Рано, рано тебе на Вечную Дорогу, ты покуда надобен здесь!