— Такому типу, как ваш Патоля, вообще не стоит доверять оружия.
— Почему это?
— Злобный очень. На себе почувствовал.
— Значит, тебе все-таки досталось? Бывает. А человек он, мне кажется, ничего, этот Патоля. Может, излишне суетлив. Иной раз даже бахвалится. Когда ему, видать, и море по колено.
— Ты за него заступаешься, потому что он милиционер. Рыбак рыбака видит издалека.
— Почему ты решил, что милиционер?
— По форме вижу. Такая же, как у милиции, темно-синяя, не армейская.
— Как раз армейская, лётного состава.
— Так он что, — лётчик, ваш Патоля?
— Авиатехник.
— А я думал — церковный староста. Шпакевич весело засмеялся:
— Почему это?
— Жёлтый весь. Все равно как воск в церкви топил да свечки лил.
— Мало ли что может показаться.
— Он тоже из-за линии фронта пришёл с вами? — Нет. Тут присоединился. В окружение попал возле Сурожа.
— Возле какого? Их же два.
— Нет, их, кажется, даже больше, чёт два. Но этот поблизости, недалеко.
— Что по дороге на Унечу?
— Точно.
— А то ведь и возле Витебска есть.
— Знаю. Так вот, Патоля этот говорит, что у самого Кравченки техником служил, самолёт обихаживал.
— Хвастает.
— Да нет. Сдаётся, не хвастает. У нас тут есть один Герой Советского Союза, майор, так он тоже будто бы видел Патолю на Белынковичском аэродроме, когда туда Кравченко прилетал.
— А кто ж такой Кравченко?
— Ну, это тебе надо бы знать! Дважды Герой Советского Союза! Помнишь, Грицевец, Серов, Смушкевич. А четвёртый — Кравченко.
— И все одно, хвастает твой Патоля.
— Ладно, пускай. В конце концов, не в этом дело. Но что мы стоим тут, на юру? Давай-ка поищем себе местечко, чтоб и посидеть можно было, и глаза другим не мозолить. А то лосёнок твой небось аппетит бойцам нагоняет.
— Ну вот, и ты туда же…
— Не волнуйся, это я шучу. Но в то же время советую — глаз не спускай. Голод, брат, не тётка.
— А что, приходится голодать?
— Да нет, это я так сказал. К слову. Конечно, дело до голода не доходит. Все-таки повсюду свой народ, даром что негодяев тоже хватает. Но свои люди пропасть не дадут. И с полей колхозных покуда не все прибрано, особенно картошка выручает. Да что я тебе говорю? Походишь вот, как они, — кивнул он головой на партизанские палатки, — послоняешься по лесам да болотам, тогда и сам все поймёшь, сантименты из головы выкинешь.
— Дело не в сантиментах.
Они отошли от палатки, сели на ободранное кривое дерево, которое, наверно, было притащено сюда то ли на топливо для костра, то ли нарочно вместо скамейки. Тут, на подветренной стороне, царило затишье — и от людей, и от солнца; правда, уйдя в сторону, оно не очень-то и донимало жарой, чтобы искать от неё спасения.